Ему раньше казалось, что он умрет, если ошибется. Потом страх притупился, но окончательно не ушел. Макс сомневался, что бейсболка с надписью «I ♥ Roma» станет чудодейственной пилюлей от боязни сделать что-то против незыблемых правил, однако внутреннее неподчинение самому себе разжигало дух и заставляло отнестись к происходящему с иронией.
Может, это древний театр виноват, из него повеяло лицедейством, или кирпичные дома с мозаичными полами, или пышущие каменным жаром полуразрушенные внутренние дворики. А может, Инга, с ее холодными глазами, то освежавшими, то воспламенявшими Макса посреди дня. Он понятия не имел, что они оба будут делать, когда вернутся, но здесь и сейчас не желал терять ни минуты. Странное и страшное чувство, раньше возникавшее только в отношении… работы, все верно.
Нет, он подумает об этом позже.
У него была Остия, где-то неподалеку находился пляж, на котором дальновидные люди лежат и жарятся под солнышком, переворачиваясь лениво. Может быть, в следующий раз и Макс решит, что созрел для такого приключения, как общественный пляж. Несмотря на потенциальный грибок, мусор в песке и, конечно, орущих детей а-ля Кирилл, не умеющих строить песочные замки тихо, сосредоточенно и организованным строем. Мир вообще довольно шумное место. Поэтому Максу очень нравились развалины Остии, где под вечер народу стало совсем мало, было просторно, сухо, ветер катил по дорожкам маленькие песчаные смерчи, а с древних мозаик смотрели темные суровые лица.
В Рим возвратились уже вечером, когда жара смягчилась и покинула город, оставив вместо себя жиденькую, но сносную прохладу. И внезапно оказалось, что вернуться сюда – это здорово. Рим – многоцветный, словно с открытки, полный деталей и крупных запоминающихся элементов, под завязку набитый звуками и запахами, – он казался Максу конструктором «Лего», в который кто-то уже однажды сыграл, а со временем можно докупить деталей и сыграть самому. Рим нравился ему (хотя любовь – для слабаков). Рим заставлял прислушаться к себе. Рим был улыбчив, неколебим и вечен.
Макс согласился вновь поужинать в непроверенном ресторане, откуда так благоухало свежеприготовленным мясом, что устоять невозможно. Итальянцы – жизнерадостный, бойкий народ – уже не мелькали так сильно, как в первые дни; Макс привык к их круговерти. Как, как они выжили здесь, на монументальном, неподвижном, никуда не торопящемся наследии Рима?!. Колизей мертв, мертв древний форум, над замком Святого Ангела – христианское мифическое существо, грозные боги вряд ли смотрят из развалин, и даже Пантеон, чей луч света обязательно нужно потрогать завтра, вряд ли подвержен божественной суете. Но эти люди, выросшие из тех, – здесь. Пусть они скрестились с варварами, пусть – история рассудила давным-давно, и трава проросла сквозь разбитые камни, и сплела их, и скрепила, и заставила стоять. Все переменилось. А значит, может перемениться и любое другое, казавшееся незыблемым, оставляя лишь то, что необходимо, то, что истинно. Жестокий город, где на холме вниз головой распяли апостола Петра, где Брут воткнул нож в своего друга, где гладиаторов рвали звери на арене, теперь был другим – так казалось. Может, именно потому, что от великих древних строений остались просто фигурные камни. На камнях многое можно создать, даже церковь.
Макс размышлял об этом всю дорогу до отеля, и Инга спокойно молчала рядом, не пытаясь занимать его разговорами. В отличие от множества других женщин, которых Макс встречал, Инга никогда не считала молчание напряженным. Ей не требовалось щебетать, щебетать… Словно она знала, каким умиротворяющим, целительным бывает молчание.
Конечно, знала. Как иначе?
Они вошли в отель и поднялись на свой этаж; шагая к удачному номеру 333, Макс взял Ингу за руку и подумал, что его снежная королева оказалась права в своей темной магии жизни – снова. Счастливые цифры, негласная арифметика чуда – сколько в этом бытового колдовства, кто знает? Уж точно не Макс, ни черта в этом не понимавший.