Каннибалы

– Вот блядь, – присел он. Вдоль всего корпуса тянулась царапина, оставленная ключом или отверткой, смотря что было при себе у завистливого и алчущего социальной справедливости прохожего. «Леха расстроится», – подумал Петр: водитель любил тачку, даром что был наемным ездоком. Называл Она. Теперь придется в автосервис. У бедра завибрировал телефон.

– Да, дорогая, – немедленно ответил Петр. – Я уже… Как это на полчаса?

Он отвел телефон от уха, чтобы увидеть на экране время. Хотя и знал, что жена права.

– Слушай, точно. Прости. Меня Боря что-то совсем загонял… Нет-нет! В таком смысле – ничего не случилось. Мелочь всякая. Но я уже мчусь!

Петр хлопнул дверцей и принялся выкручивать руль, чтобы влиться в уличный поток.

Дорогой он обдумывал все это кино. Она – она – он. Любовный треугольник, значит? Московские женские бои в грязи. Ну-ну. Не такая уж новость, в смысле – для Бориса. Бывало, он крутил и с тремя. Бывало, его бабы и дрались: с визгом, впиваясь длинными ногтями в морды, выдирая волосы друг другу. Где это было-то тогда? – его еще вызвали… Омерзительная длинная прядь черных волос на полу. Точно: в женском туалете кафе Vogue. Он тогда еще… Но тут какой-то козел на «тойоте» подрезал его, Петр отвлекся, да и пустяковая это была в общем-то мысль.

Ход машины снова выровнялся. Приятно было лететь по кольцу. В это время дня движение было рассеянным. Светофор впереди замигал зеленым глазом. «Ну, ну, ну», – азартно думал Петр: хотелось проскочить. Нет. Желтый. Мотор мягко заглох. Экологическая немецкая сборка – чтобы зря не отравлять воздух, не жечь зря бензин.

Петр смотрел перед собой. Где-то поодаль расплывалось красное око светофора.

«Борис, конечно, молодец, – думал Петр. – Здорово сделал непонимающую морду тогда, у Вострова. Когда тот фотку Беловой показывал. Так ловко, главное: мне и в голову не пришло, что у него с этой балериной уже давно замут. Мог бы, вообще, и сказать».

Желтый.

Петр отпустил педаль. Машина легко рванулась вперед. Глядя на дорогу и одной рукой держа чуткий руль, Петр нащупал и вынул телефон. Нет, не тот. Уронил обратно в карман. Другой.

Фактов пока нет. Но они будут.

– Да? – бесцветным тоном ответила Белова. И не поздоровавшись в ответ: – Я больше ничего не вспомнила.

– Дарья, извините, пожалуйста. Я выронил у вас телефон… Да, уверен, боюсь. Я больше нигде не садился, а карманы неглубокие. Выскользнул.

Откуда ей знать про карманы, верно?

– Я во всяком случае, надеюсь, что у вас. Если нет, то точно сперли… нет-нет, это не срочно. У меня есть другой! Просто неприятно как-то сеять телефоны по Москве. Не люблю терять вещи… Сделайте одолжение?

– Конечно, – без выражения ответила она. – Я поищу.

14

Клиника называлась оптимистично: «Потомки». Петр разглядывал на стенах фотографии голеньких младенцев. Лысые головы с пушком вместо волос, безбровые лица, носы-пуговки, руки-сосиски. Фотографии должны были убеждать посетителей, то есть клиентов, то есть пациентов, что все будет хорошо.

Петр при виде голеньких младенцев ощутил медный вкус ужаса. Отвел глаза.

– Видишь, а ты боялась, что опаздываю. Еще и сидим – ждем, – сказал он жене. Постарался так, чтобы в голосе было предвкушение.

Лида поглядела на часики, попробовала сдвинуть брови, но мешал недавно вколотый ботокс, и по лицу только пробежала тень. Петр погладил колено жены, Лида похлопала его по руке, снова уткнулась в журнал.

«Хорошо бы перескочить все это», – подумал Петр. Сразу в некое подобие семейной фотографии, где запечатлены одни взрослые. Он рад был только тому, что жена, сидевшая на стуле рядом, не могла его мысли ни увидеть, ни услышать, ни почувствовать локтем, когда переворачивала страницы журнала.

Вышла приятная медсестра в пижаме мятного цвета. Рослая и румяная, как колхозница с полотен соцреалистов. Без косметики, с густыми волосами, забранными в хвост. Как будто ее тоже вывели тут – селекционным методом, в клинике «Потомки».

– Идемте, – пригласила Петра. А его жене: – Сейчас за вами спустятся.

Он на миг задержал пальцы Лиды, подмигнул. Подумал: «Господи».

– Удачи.

– Да.

В палате Петр осмотрелся. Скорее, кабинет. Вернее, кабинка. «Наверное, раньше здесь хранили швабры, перчатки и все такое прочее». Потом отремонтировали, разрываясь между желанием сделать поуютнее и страхом скатиться в вульгарность. Стены были кремового цвета. У стены стоял пухлый фиолетовый диван, к развратным бархатным недрам невольно хотелось присмотреться: нет ли пятен, оставленных прежними посетителями. Пятен не было. Как и везде в клинике, было чисто. Пахло, будто издалека, розовым маслом: женственный запах, не имевший в виду никого конкретно. Петр сел на диван. Встал. Расстегнул ремень. Спустил брюки. Дело есть дело. Ноги покрылись гусиной кожей, волоски приподнялись.

Думать о Лиде было бессмысленно.

Мысли о Лиде в последнее время вызывали чувство вины, а не эрекцию.

Петр потянулся к столику, взял журнал.