Каннибалы

Вера осеклась. Но быстро себе сказала: может, это по работе. Борис набрал номер, приложил к уху. Вера подняла вилку, не удержалась. Форма показалась знакомой. Обычные вилки «Скифов» – тяжелые, серебряные, в завитках – убрали на вечер гастролей. Маркус Юхансен так крут, что выездные ужины дает только со своим реквизитом. Из «Скифов» вынесли все: барочные столы, тяжелые стулья, сняли даже хрустальные люстры. Скатерть перед Верой была бумажной. Пластмассовый табурет, впрочем, оказался удобнее, чем выглядел. Вера перевернула вилку, и точно – она не ошиблась: стояло клеймо ИКЕА. Когда-то ей казалось, что круче ИКЕА нет ничего. Потом посуда ИКЕА стала верным знаком говноресторанов, вспухавших и лопавшихся по всей Москве со скоростью кипения воды. «Скифам», например, все приборы отливали по индивидуальному заказу во Франции, – Вера знала, ей Аня рассказала. «Ничего не должно отвлекать от еды», вспомнила Вера статью про Юхансена. Позавидовала. Маркус Юхансен так крут, что делает, что хочет. Крут ли Борис? В смысле, что у него много денег, сильные друзья и есть выход на президента – да. Может ли он делать, что хочет? Вот именно.

Борис убрал телефон. На том конце так и не взяли трубку. Опять.

Вера улыбнулась ему через стол:

– Поди пойми с пацанами. Ты психуй сколько хочешь, ногами по потолку бегай, а он то ли в тюрьму сядет, то ли станет звездой.

Слава богу, Витя не такой, подумала она. Она бы не выдержала. Витя с детского сада знал, что он мамин лучший друг. Мамина гордость.

Борис опять выудил из кармана телефон.

Он ее не слышал.

– Правда же? – безжалостно поинтересовалась Вера.

Муж кивнул:

– Родители – молодцы.

Опять заглянул в телефон.

Вера напоказ поморщилась. Но сказала – ласково:

– Ну слушай, чтобы получить удовольствие от еды, надо думать о еде.

Хотелось выхватить этот телефон и жахнуть об стену.

– Это по работе, – ответил муж. И склонил лицо над экраном: обвисли щеки, появился второй подбородок – все окрасилось синеватым светом. Телефон, однако, опустил на колени, зло отметила Вера: прячет экран.

– Петрову понравился балет, – приподнятым тоном заметила Вера. Если нечаянно услышит метрдотель, если напряжены чуткие уши у кого-то за соседним столиком (с виду таких милых, таких занятых собой), то замечание не скажет им ничего. Скажет – Борису: ты же только что виделся с президентом в ложе, он сам тебя позвал, он тобой доволен.

– Да-да, – кивнул синему свету Борис. Поднял лицо на нее: – Все хорошо. Просто по работе.

Снова убрал свой поганый телефон. Плечи его были напряжены, голова сидела на деревянной шее, как будто была выточена с ней из одной чурки. Взгляд Бориса не прыгал дальше скатерти, вилки, ножа, меню, которое муж снова взял – будто не изучил его уже вдоль и поперек. «По работе, – злоба душила Веру. – А как же».

Рокот и плеск разговоров в зале стал стихать. Появились чередой официанты. Они выступали благоговейно и серьезно, как курсанты на Красной площади.

Борис отложил меню. Вера распахнула на коленях бумажную салфетку, прикрыла платье.

– А как в театре? – беззаботно поинтересовалась она.

Наконец-то Борис посмотрел ей в глаза – вопрос застал его врасплох. Удивление, видно, было так велико, что просочилось в голос, – это Вера заметила злорадно.

– Никак, – пробормотал Борис. – Откуда мне знать.

Он обдумывал возможные комбинации.

Вера пожала шелковым плечом.

– Думала почему-то, что ты сегодня был в театре.

– С чего ты взяла?

Официант поставил тарелки: перед ней, перед ним.

– Не был?

Лучшая в жизни селедка.

– Нет, – почти рассердился Борис. – Что мне там делать?

Ужин шел своим чередом. Селедка оказалась действительно хороша. Трудясь над дымной олениной с лисичками, Вера даже забыла о своих тревогах: она превратилась в язык, вокруг которого работали зубы и щеки, а сам он был трубкой пищевода соединен с желудком, – остальной мир пропал. И это было хорошо.

– А брусника? – пробудилась она, увидев, что Борис положил приборы, убрал салфетку, встал, оправив пиджак. Муж сделал большие глаза и одними губами показал: в туалет.

Вера тут же обрела остальную плоть, и мир принялся давить на нее с мерзкой вещественностью: свет был слишком ярким, платье слишком тесным, табуретка под задницей – слишком плоской и твердой, в узких туфлях тут же обнаружились и заныли ступни, а лисички на тарелке показались кусочками оранжевой медицинской трубки.

До туалета «Скифов» Маркус Юхансен не добрался: все здесь пылало обычной московской роскошью. Борис задвинул замок и сел на мраморный трон унитаза. Проверил телефон: ни на один его звонок Соколов так и не ответил. Не прислал сообщение. Борис повертел телефон в руках. Начал писать смс. Стер. Нашел в адресной книжке другой номер. Вместо гудков слышал, как бухает его сердце. Нет ответа.

Значит, слухи о его ссоре с Соколовым уже разбежались. Никто не отвечал на его звонки. Все ждали, что будет дальше.

Борис поразмыслил. Была еще одна попытка. Нашел нужный номер. Тот ответил сразу – и комок льда у Бориса в желудке растаял.

– Привет! – рокотал в трубке голос. – А я думал, ты сегодня на Маркуса пошел.

– Ага, я как раз там.