Кант. Биография

В феврале 1792 года Кант послал Бистеру статью под названием «Об изначальном зле в человеческой природе» и попросил его отправить статью в берлинское управление цензуры. Хотя этого и не требовалось, поскольку Monatsschrift теперь издавался в Саксонии, Кант писал, что не хотел бы создавать даже видимость попыток «выразить так называемые смелые мнения, намеренно избегая берлинской цензуры». Цензоры пропустили статью. Она вышла в апрельском номере. В июне Бистер получил от Канта еще одну статью, озаглавленную «О борьбе доброго принципа со злым за господство над человеком». Ее отвергли. Готлоб Фридрих Хильмер, отвечавший в бюро цензуры за вопросы морали, разрешил опубликовать первую статью, поскольку считал, что она написана для философов и не подходит для широких масс. Но второе сочинение было богословским, или по крайней мере ему так показалось. Поэтому он послал его своему коллеге Иоганну Тимофею Гермесу, и тот статью запретил[1419]. Бистер подал жалобу, но ее отклонили. Казалось, статья была обречена – по крайней мере покуда Кант упорно продолжал играть по правилам.

На Пасхальной книжной ярмарке в Лейпциге появилась книга под названием «Опыт критики всякого откровения», изданная Хартунгом в Кёнигсберге. Поскольку книга вышла анонимно, Allgemeine Literatur-Zeitung опубликовала заметку, где говорилось, что любой, «кто прочитал даже самые незначительные сочинения, с помощью которых кёнигсбергский философ обрел вечную благодарность человечества, немедленно узнает выдающегося автора этой работы». Кант отреагировал быстро и указал в «Исправлении» от 31 июля 1792 года, что он не принимал «ни малейшего участия в работе этого одаренного человека» и что автором был «кандидат богословия г-н Фихте». Он утверждал, что его «долг – оставить неослабную честь на долю того, кому она причитается»[1420]. Это заявление сразу же прославило Фихте, который на самом деле и не хотел издавать книгу анонимно, как выдающегося кантианца.

Можно было бы вполне обоснованно предположить, что Фихте оказал бы гораздо меньшее воздействие на публику, если бы книга была издана под его именем. У Канта были и другие причины заверять, что это не его труд. Хотя «Опыт критики всякого откровения» Фихте начинается с кантовской точки зрения, с утверждения, что нравственность предшествует религии и что именно нравственность позволяет нам воспринять откровение, он все же придавал религии и откровению большее значение, чем того желал Кант. Фихте считал, что религия должна ответить на вопрос о том, как «положения, принятые для определения нашей воли через закон разума, действуют на нас практически»[1421]. Для Канта это вообще не был открытый вопрос, и хотя он согласился бы с тем, что «идея Бога-законодателя, действующего посредством морального закона в нас, основывается, таким образом, на овнешнении нашей сущности, на переносе субъективного на некое существо вне нас, и это овнешнение (Entäußerung) есть собственный принцип религии»[1422], он не стал бы выражать ее в таких терминах. В каком-то смысле Кант устанавливал дистанцию между собственной точкой зрения и точкой зрения Фихте. Последняя хотя и была кантианской, но не была точкой зрения самого Канта.