Кант. Биография

В сентябре 1791 года Кант опубликовал статью «О неудаче всех философских попыток теодицеи». По-видимому, он написал ее сразу после того, как закончил третью «Критику», и в ней продолжается обсуждение предмета религии, которое Кант начал в заключительных разделах предыдущей работы. Кант пытается здесь показать, что любая до сих пор существовавшая теодицея «не исполняет обещанного, а именно не оправдывает моральной мудрости мироправления перед лицом тех сомнений, которые, напротив, исходят из данных доступного в этом мире опыта»[1413]. И хотя сомнения не в состоянии также доказать противоположного, традиционная теодицея терпит неудачу. Используя в качестве примера Книгу Иова, Кант утверждает, что вера не может быть результатом проникновения в Божьи планы или в природу мира. Нам следует признать наше невежество и, следовательно, наши сомнения. В религиозных вопросах нужна только «искренность сердца», «честность, с которой [Иов] не утаил своих сомнений» и «отвращение к симуляции убеждений, которых никогда не испытывал». Вера Иова проистекала из нравственной установки на то, чтобы не терять своей прямоты и непорочности даже под самым большим давлением. «Не моральность свою на вере, но веру [Иов] основывает на моральности». Хотя «любая оберконсистория нашего времени (за одним-единственным исключением)», вероятно, осудила бы Иова, именно он угоден Богу, а не его судьи[1414]. В 1791 году отсылка была очевидна любому читателю статьи. Король, как и пиетисты в юности Канта, заявлял, что люди должны притворяться верующими, даже если это не так, – а Кант этого делать не желал. «Искренность сердца» важнее того, что может потребовать любая оберконсистория.

Кант считал, что показал – теодицея имеет мало общего с интересами науки. Это «предмет веры»[1415], но гораздо важнее то, что это вопрос честности. Человек не всегда может поручиться за истинность того, что он говорит, но он «может и должен ручаться за то, что его исповедь или признание правдивы, ибо это дело его непосредственного сознания». Но одна из основных предпосылок правдивости – чтобы мы уделяли внимание тому, действительно ли считаем что-то истинным, когда объявляем это истинным, так чтобы мы никогда не притворялись, что верим во что-то, если на самом деле не считаем это истинным. Самообман – это корень лицемерия. Тот, кто заявляет, что верит, «возможно, и не задаваясь даже вопросом, сознает ли он на самом деле свою правоту», тот лжет «самой преступной» ложью, ибо такая ложь «подрывает основание всякого добродетельного намерения»[1416]. Искренность – это свойство, «от которого природа человеческая удалилась чуть ли не дальше всего», и все же это минимально необходимое требование к характеру[1417].

Утверждения Канта в богословских разделах третьей «Критики» Фридриху Вильгельму II и его цензорам казались по меньшей мере сомнительными. Но в его замечаниях об искренности, лицемерии и характере открыто критиковалась деятельность «оберконсисторий» и их политика. А поскольку их мандат исходил непосредственно от короля, Кант критиковал и его. Этого не упустили те, кто находился у власти в Берлине.

Приближенные к королю розенкрейцеры продолжали выступать против сторонников Просвещения. Французская революция заставила их удвоить свои усилия. Идеи Просвещения были опасны не только для нравственности, но и для существующего порядка. Действия короля начали влиять на пасторов прусской церкви задолго до этого, и он еще увеличил давление. Так, он создал в 1791 году комитет для расследования того, насколько проповедники ортодоксальны (или не ортодоксальны). Как и следовало ожидать, большинство членов комитета составляли розенкрейцеры. Учитывая ревностное преследование рационалистических проповедников со стороны Вёльнера и его подчиненных, ситуация все больше накалялась. Не так много проповедников были уволены, но страх перед репрессиями был велик, и не только проповедники и пастыри почувствовали на себе гнев короля. Гедике и Бистер, редакторы Berlinische Monatsschrift, самого важного издания, пропагандирующего Просвещение в Германии и потому столь ненавистного Вёльне ру и его приближенным, вынуждены были в начале 1792 года перенести журнал за пределы Пруссии, в Йену[1418].