Кант. Биография

Уже в 1715 году несколько философов пытались найти золотую середину между традиционным протестантским аристотелизмом и некоторыми более свежими философскими направлениями, утверждая, что не вся современная философия плоха. Так, Готшед сообщил, что в 1714–1715 годах его учили философии в соответствии с картезианскими принципами и естественным правом по Христиану Томазию (1655–1728)[231]. Готшед утверждал, что на него оказали влияние и другие мыслители, такие как Локк и Леклерк, и что в то время университет пронизывал дух свободной и открытой дискуссии. По крайней мере, именно так Готшеду казалось позже. Он подчеркивал, что «большая свобода философствования, господствовавшая в Кёнигсбергском университете, когда я там учился, защитила меня от того рабского способа мышления и обучения, который был столь распространен на ведущих факультетах философии»[232]. Именно тогда философия Вольфа впервые стала важна в Кёнигсберге. Иоганн Генрих Крейшнер (1693–1730), пастор церкви в Кнайпхофе, учился у Вольфа и был первым его видным последователем. Кристоф Фридрих Баумгартен (ок. 1690–1746), уроженец города и один из первых учеников Вольфа, говорят, первым стал преподавать вольфианскую философию в Кёнигсберге. Получив степень магистра в Лейпцигском университете в 1720 году, он вернулся в родной город, чтобы там преподавать, и учил тому, что сам считал лучшей системой. За ним последовали другие. Так, Теодор Рейнгольд Тат (1698–1735) выпустил в 1724 году книгу, где пытался показать превосходство метода Вольфа. Натанаель Эфраим Фромм (1701–1762) тоже выступал за строгий вольфианский подход. Георг Генрих Раст (1695–1726), в 1719 году защищавший объяснение Лейбница, почему уровень ртути в барометре падает перед грозой, тоже был близок к Вольфу[233]. Именно он обратил молодого Готшеда в учение Вольфа[234]. Еще одним молодым преподавателем, отстаивавшим принципы Вольфа, был Конрад Теофил Марквардт (1694–1749). Тоже уроженец Кёнигсберга, он изучал богословие в Кёнигсберге и философию в Галле. В Галле он стал убежденным вольфианцем. В 1722 году он защитил в Кёнигсберге инаугурационную диссертацию о предустановленной гармонии и все еще преподавал богословие, философию и математику, когда Кант поступил в университет. В Кёнигсберге преподавали не только Лейбница и Вольфа. Студентов знакомили с множеством разных мыслителей, и одностороннее вольфианство, кажется, не было повсеместным. Так, даже Готшед, который увидел в Вольфе возможность уйти от эклектизма, «смешавшего самые разные идеи и принципы» и оставившего его самого дезориентированным, оставался относительно независимым. Его первый ученый трактат назывался «Сомнения по поводу монад Лейбница», а инаугурационная диссертация «Об истинном понятии божественного всеприсутствия» показывает, что он был занят вольфианскими проблемами, но не соглашался слепо со всеми доктринами Вольфа.

Свобода развивать различные философские идеи продлилась недолго. Пиетизм, уже какое-то время оказывавший влияние на простых кёнигсбержцев, взял верх и в университете. Благодаря ряду стратегических назначений короля Лизиус и его друзья-пиетисты в конечном итоге в 1725 году пришли к руководству богословским факультетом. Они немедленно внесли решительные изменения в то, чему следует учить[235]. Они не только исключили все обучение патристике, но и, следуя указаниям коллег в Галле, прямо боролись с вольфианскими философами. Они уже преуспели в том, чтобы выгнать Фишера из университета, из Кёнигсберга и вообще из Пруссии в 1724 году, но продолжали утверждать, что взгляды Вольфа в конечном счете атеистические. Это, конечно, было в высшей степени серьезным предупреждением всем вольфианцам.

Пиетисты ограничили свободу и в другом. Лизиус придерживался скорее либеральных взглядов по поводу adiaphora, так называемых средних или безразличных вещей. Он не выдвигал строгих возражений против танцев, например. С другой стороны, Рогаль не шел на компромиссы, видя во всем подобном работу дьявола. Соответственно, тон сменился, и еще более суровая версия пиетизма завладела городом и университетом. Вскоре верхи кёнигсбергского общества ненавидели Рогаля даже больше, чем когда-либо презирали предшествовавших ему пиетистов.