Кант. Биография

И ортодоксы, и вольфианцы пытались, конечно, сопротивляться, и пиетизм не смог завоевать доверие высокопоставленного духовенства, преподавателей и городских властей. Окончательный успех в университете по-прежнему ускользал от них. Так, Рогаль отмечал, что «множество ремесленников и часто даже солдат простодушно открывают свои сердца. Только на студентов и официальных лиц евангелическое послание Иисуса Христа никак не оказывает воздействия…»[236] Большинство студентов смеялись над пиетистами, но продлилось это недолго. Опять вмешался король. В 1726 году он издал указ, что теологии следует учить согласно принципам Галле. Он нанес последний удар в 1728 году, когда приказал каждому кандидату на приход в церкви в Восточной Пруссии прежде получить testimonium pietatis et eruditionis, «сертификат благочестия и образования» у пиетиста Абрахама Вольфа (1680–1731) в Кёнигсберге.

Пиетисты получили беспрецедентную власть, которой они пользовались бескомпромиссно. Даже до этого указа они часто угрожали своим оппонентам, что «расскажут королю»[237]. Теперь же каждый студент-богослов зависел от них целиком и полностью в получении поста, который позволит заработать на жизнь[238]. С 1730 года непосредственно в результате королевских указов пиетисты получили, по сути, монополию на богословском факультете. Ни один студент-богослов, которому было небезразлично будущее, не мог позволить себе открыто спорить с профессорами-пиетистами или дружить с непиетистами. Поэтому аудитории пиетистов были переполнены, а ортодоксальные преподаватели читали лекции в полупустых аудиториях. Студенты больше не смеялись.

Эти изменения в теологии имели последствия и для философии. Свобода философского выражения пропала[239]. В 1727 году читать лекции в соответствии с вольфианскими текстами в Кёнигсберге было прямо запрещено, и распространять работы [Христиана] Вольфа теперь не разрешалось[240]. В связи с этим в 1729 году И. Г. Бок жаловался, что «университет в таком жалком состоянии, что почти ничем не отличается от заурядной школы; философию лихорадит, другие науки тоже преподают довольно слабо»[241]. Лихорадка пиетизма угрожала и вовсе убить философию; во всяком случае, некоторым так казалось. Вольфианцы сдались – по крайней мере публично. Втайне они продолжали придерживаться философии Вольфа и преподавать ее. В конечном счете, в Кёнигсберге, как и в других местах, действия пиетистов «едва ли помешали распространению вольфианских идей»[242]. И все же немало многообещающих карьер, как, например, карьера Марквардта, были фактически закончены. Никто из более молодых вольфианских или ортодоксальных приват-доцентов не мог надеяться ни на какое продвижение, и большинство тех, кто не бросил преподавать, когда Кант поступил в университет, остались простыми приват-доцентами. Их не повышали просто потому, что они не были пиетистами.

Главным из ортодоксальных оппонентов пиетизма был теолог Иоганн Якоб Квандт (1686–1772), который уже и ранее противостоял Лизиусу. Он был высокообразованным и, по общему мнению, очень талантливым теологом и специалистом по восточным языкам, а также знал английский, французский и голландский. Квандт владел обширной библиотекой книг на всех этих языках. Считаясь одним из лучших проповедников в Пруссии, он выступал за рациональную (vernünftig) ортодоксальную веру[243]. Не будучи сам вольфианцем, он дружил со многими молодыми преподавателями, на которых Вольф оказал влияние[244]. С годами он все больше оказывался в изоляции внутри университета, но в городе сохранял свое влияние. К нему прислушивались те, кто был у власти на местах, то есть знать и официальные лица Кёнигсберга (включая большую часть духовенства). И все же ортодоксальные силы были вытеснены на обочину. Конфликт между пиетистами и ортодоксами был частью политической борьбы между силами центральной власти в Берлине и местной власти и знати в Кёнигсберге (и других местах), и король взял верх в этой борьбе. Тем не менее нельзя недооценивать влияние Квандта и его последователей. Власть пиетистов продолжала расти вплоть до 1740 года, но они никогда не обладали абсолютным контролем, и во многом из-за Квандта.

Еще одно своеобразное изменение в интеллектуальной истории университета берет свое начало в 1732 году. В августе Бок написал Готшеду:

Вы будете немало удивлены, когда ваш брат расскажет вам, что вольфианскую философию теперь перенесли сюда те, кто сам из Галле, и что они нахваливают ее перед всеми как наилучшую… Кто бы мог представить такое преобразование еще недавно? Если бы даже год назад кто-то предсказал такое, это показалось бы невероятным.[245]