Кант. Биография

Кант открыто начинает свое исследование с «некоторых метафизических понятий»[335]. Он желает быть посредником между обеими сторонами, утверждая, что ошибаются обе и никто из них не смог описать природу целиком. Он считал, что лейбницианцы, пожалуй, испытывают самые большие проблемы. Математика доказала их неправоту, потому что она «не допускает никакого другого мерила сил, кроме старого, то есть картезианского»[336]. Математическое понятие «тела» допускает только внешние отношения между телами в том, что касается механики. Большая часть книги посвящена тому, чтобы показать, что аргументы Лейбница против этой позиции недостаточны.

Совершив несколько неожиданный поворот в аргументации, в третьей части книги Кант продолжает утверждать, что математическое понятие «тела» – не обязательно единственное или верное определение физического тела. Теперь он излагает «новую оценку живых сил как истинного мерила сил природы»[337]. Утверждая, что аксиомы математики могут исключать определенные характеристики, которыми физические или естественные тела могут тем не менее в действительности обладать, он стремится показать, что они могут по этой причине содержать некий внутренний принцип, который заставляет их прилагать силу. Такое тело может «увеличивать в себе силу, возбужденную в нем извне причиной его движения»[338]. Кант называет движение, вызванное таким внутренним началом, «свободным движением», то есть движением, скорость которого всегда остается одной и той же. Мерой скорости тел в свободном или бесконечном движении, как он его еще называет, является живая сила. В то время как мера любого другого движения – это импульс, свободное движение следует понимать по Лейбницу. Для Канта важно то, что живая сила возможна, только если есть свободное движение[339]. И все же мы не можем доказать, что свободное движение существует. Мы можем только принять его как гипотезу. Теория живых сил тоже всего лишь гипотеза, и это, как указывает Кант, и есть то, что Лейбниц хотел сказать в «Теодицее»[340]. Новая теория Канта оказывается призвана защитить и модифицировать теорию Лейбница о живых силах.

Кажется, то же самое относится к ньютоновским мыслям об «активной силе». Vis inertia Ньютону было недостаточно, чтобы объяснить разнообразие (или, лучше сказать, количество) движения, которое постоянно уменьшается и всегда «грозит прекратиться». Поэтому, утверждал он, мы должны постулировать активные принципы, объясняющие, почему мир не приходит в состояние покоя. Ньютон не мог решить, «что это за принцип, и на основании [каких] законов он воздействует на материю». Это была «тайна», и он не знал, как она связана с материей[341]. Кант же считает, что может связать эту мысль с идеями Лейбница о живых силах.

Учение о живых силах было связано с теорией монад. Лейбниц считал, что полностью материалистическое или механистическое объяснение явлений невозможно, и поэтому полагал форму, энтелехию и силу внутренним началом субстанций. Кант соглашается с этой точкой зрения. Когда он проводит различие между математическими и естественными телами и когда он приписывает естественным телам внутреннюю силу, позволяющую им иметь свободное движение, кажется, что он просто следует Лейбницу, но это не так. Скорее Кант следует идеям Александра Готлиба Баумгартена (1714–1762), вольфианца, который подошел к Лейбницу ближе, чем любой другой из современников-вольфианцев, – или, лучше сказать, он развивает эти идеи. Баумгартен пытался защитить теорию предустановленной гармонии перед лицом теории физического влияния путем отказа от утверждения, что монады не воздействуют друг на друга. Как и Кант, он утверждал: monades in se mutuo influant («монады влияют друг на друга»)[342]. Это отличается – или кажется, что отличается – от того, что предложил Лейбниц. Лейбниц не считал, что монады взаимодействуют или что они состоят в реальных внешних отношениях друг с другом.