Кант. Биография

Хотя некоторые из наблюдений Канта (и Баумгартена) и были нацелены на то, чтобы модифицировать идеи Лейбница, фундаментальных изменений тут не предполагалось. Кант утверждает, что если бы у него было больше времени, он бы показал, что его теория в состоянии отдать должное «правилам всеобщей гармонии и порядка» Лейбница, столь «похвальным» в свете взглядов Лейбница на живые силы. Он даже заявляет, что завершил «несколько набросков», в которых он именно это и показывает[343]. Кажется, Кант соглашается здесь с теорией Лейбница о предустановленной гармонии. И действительно, его «новую систему» можно понимать как подводящую новое основание под эту лейбницевскую доктрину[344]. И все же предустановленная гармония Канта отличается от гармонии Лейбница в том смысле, что предустановлено не только внутреннее состояние субстанций, но одновременно и внутреннее состояние субстанций, и их взаимодействие. Более того, их взаимодействие имеет первостепенное значение для создания мира. В то же время Кант остается лейбницианцем в одном решающем аспекте: порядок мира предустановлен, и внутренние принципы субстанций находятся в гармонии с их внешними отношениями[345]. Это означает, что он принимает модифицированную теорию предустановленной гармонии как верное систематическое описание мира в целом.

Хотя Кант и соглашается с тем, что теория физического влияния – это корректное описание определенного рода движений, он считает, что она не может объяснить всей реальности. Она объясняет только внешнюю причинность. Внутренние принципы субстанций подчиняются другим законам. Бог (и его предустановленная гармония) необходим, чтобы поддерживать гармонию внутренних и внешних сил. Какие последствия это имеет для нашего понимания пассажа в самом начале книги, на который часто ссылаются, утверждая, что Кант был сторонником теории физического влияния? Там Кант пишет, что «ничто так не помешало одному проницательному писателю добиться полного торжества физического влияния над предустановленной гармонией, как именно это небольшое смешение понятий, от которого легко избавиться, как только обращают на него внимание»[346]. Это смешение понятий касается души, и в частности вопроса, может ли душа, будучи нематериальной, привести материю в движение. Кант утверждает, что этот вопрос перестает выглядеть парадоксальным, как только мы осознаем, что о душе можно и нужно говорить как о находящейся в каком-то «месте» (Ort). Заявляя, что слово «место» на самом деле означает «взаимные действия субстанций», он может утверждать, что любая субстанция, которая взаимодействует с другими субстанциями, обладает местом. Если у души есть место – а оно есть – то она может взаимодействовать с другими субстанциями. Это означает, что проблема того, как душа может быть причиной движения, может быть решена. Кант также утверждает, что лучше говорить о силе в терминах «действий на другие субстанции, которым нельзя дать более точное определение», а не в терминах движения [347].

Часто высказывалось мнение, что Кант здесь отсылает к Кнутцену. Кнутцен действительно утверждал, что у души есть место, что она находится in loco. Он также пытался доказать, что теория физического влияния была вероятной, на основании такого рода «локальности» души. Его аргументы выглядели примерно так: 1) Душа находится in loco (на месте), потому что она обладает телом. 2) Тот факт, что душа обладает собственным движением, доказывается тем, что ее тело часто движется. Поэтому з) душа обладает собственным движением. Поэтому 4) она может двигать другие вещи. Проблематичный характер посылок 1 и 2 слишком очевиден, чтобы их обсуждать. Декарт и Лейбниц увидели бы в них лишь путаницу относительно того, о чем вообще шла речь в проблеме отношения ума и тела. Кант же просто утверждает, что иметь «место» или быть in loco означает находиться во «взаимном действии» с другими субстанциями. Это утверждение – независимо от того, есть ли у него иные достоинства – предпочтительнее утверждений Кнутцена. В своей работе Кант, таким образом, пытается улучшить теорию своего учителя. Он не только хочет заменить вероятность определенностью, он хочет к тому же поправить Кнутцена.

Скажем больше. Во-первых, в тоне Канта звучит сарказм: легкое смешение мешает абсолютному триумфу – а правда ли смешение такое уж легкое? Если «проницательный писатель» действительно Кнутцен, тогда это колкость. Во-вторых, нет причин полагать, что Кант действительно считал, что теория физического влияния может когда-либо взять верх над теорией предустановленной гармонии так, как это видел Кнутцен, то есть полностью заменив ее. То, что говорит Кант, вполне совместимо с той точкой зрения, что теория физического влияния была триумфом в одной области, а именно в том, что касается мертвой силы и внешней причинности, но не в том, что касается систематического описания целого.