Канун

а он, немой обычным днём,

смеётся этим утром.

он мчится в Лес, где тихий шум;

темнеет свод громадный…

и у него – один маршрут,

одной предсказан картой…

– Весной, когда весь мир – побег

и всюду липкий клейстер,

ты – Пугало, я – имярек,

в колоде – Дама Крести, –

её созвучье голосов

он слышит в кронах где-то;

её с веснушками лицо –

во всех колодах Света.

– я не держу тебя в плену,

иди… так лучше, ну же!

я вижу, подходя к окну,

но мне твой труд не нужен…

…а за окном был женский март,

Судьбы вторая сдача…

Судьба сдавала стопки карт

и – …такова Удача…

он мчится, слушая хорал,

в лесной глуши чертоги;

– недалеко ты убежал,

когда ты одноногий…

не об Удаче будет речь:

смотри, как я прекрасен!

лишь огород для этих плеч,

для этой ипостаси…

– Фортуны сын, чей царь – каприз,

побойся с неба кары!

ведь не тебе пенять на жизнь

и быть неблагодарным;

ты пил нектар, забыв полынь,

спал в золотой одёжке,

и три огромные пчелы

тебя поили с ложки;

ты видел снег, а за снежком

чернела жизнь и лампы;

зима серебряным стежком

писала вместо папы,

но полон был дверной проём

и честно ждали дома;

и Слово веское твоё

звучало по-другому;

ты слышал бирюзу травы,

цветы тебе звонили;

ты только вспомни, кем ты был,

ты, Всадник на кобыле…

и, пятерых всех пережив,

взяло твоё безумство!

к чему теперь души надрыв?

– в душе, как прежде, пусто…

я не искал в тебе себя,

как шулер был неважен,

а ты – моя епитимья,

стоять цветов на страже, –

так он ответил, мчась верхом

в Лесной стены заглушье,

и только в кронах листьев хор

ласкал…и резал душу.

*

Июль, вверху сгорев, обмяк

на Ново-Бочаровской;

как в палисаднике сорняк –

дом 26 неброский.

направо дальше от него –

столб голубой колонки:

по желобу скользит бегом

водичка струйкой тонкой;

и между щебня и травы

разложит блюдца лужиц;

и банда ос, взяв перерыв

попить, над ними кружит.

бурьяна сорного укроп

по ямам в хороводах,

и кто идёт – несёт ведро

на вытоптанных тропах;

а я всё думал о Пяти

и доме на окраине –

где не горит свечи фитиль,

но проживает тайна…

*

– поможешь грешной мне с водой?

я обернулся: рядом

старуха шла на водопой,

согбенна и щербата.

одета в блёклое тряпьё,

нестиранное кабы,

что будто подняла его

откуда из канавы;

– мне два ведра – ой далеко, –

и, громыхая ими,

рукой с морщинами веков

суёт и просит имя.

– …а я не видела тебя

у нас в деревне раньше, –

пошла, сутулясь и скрипя,

не сдерживая кашель.

мы шли по улице вдвоём

и, чувствуя везение,

все мысли про заросший дом

просили выражения.

– да так оно давно стоит,

что вспоминать без надо! –

но приняла бесстрастный вид

совсем другое спрятав…

– не знаю…был обычный двор;

бурьяна много с краю…

я курам здесь своим на корм

крапиву собираю, –

и замолчала глубоко,

как будто ждёт: спрошу ли?

а там желтел меж облаков

последний день Июля…

…кривой забор – зашли в тенёк,

хочу узнать получше;

а двор усеял василёк

сиреневый ползучий.

– зайди ко мне, устал небось,

и встала на пороге;

и я, готовивший вопрос,

зашёл в её чертоги.

*

живёт одна. дощатый пол,

старьём воняет мшисто,

перед окошком мальвы по

карниз бутоны-листья;

весь подоконник чеснока –

обшарпанный, разложен;

обоев цвет и потолка –

что псориазной кожи.

хоть я сегодня водонос,

сев, мутноглазо дышит –

она, чей дом бедняцки прост

и словно солнцем выжжен.

– сейчас попьём с тобой чайку,

смородина – как вата…

проверишь огород и кур,

чем рада и богата, –

и улыбнулась, посмотрев,

но глаз остался вреден;

и жухлый чайник на плите

котёл напомнил ведьмин.

и стала чашками греметь,

газ зажигая синий,

и я, не видя раньше ведьм,

за ней следил отныне…

варила чай, кряхтела мне,

шурша букетом серым,

и я кивал, болтая с ней,

следя за её делом.

– зачем тебе дом 26? –

спросила вдруг с опаской;

– …легенда о Пятёрке есть,

хочу понять, не сказка ль?

– чего ни скажут в колыбель,

чтоб дети спали крепче;

таких историй – уж поверь…

и увлекаться нечем;

– без по воде писавших вил

не может быть рассказа,

и пять могил… кто сочинил,

что все признали сразу? –

спросил – и вид на огород

из кухни перед взглядом,

где пугало своим трясёт

обкромсанным нарядом…

– …попей чайку из серых трав, –

скрипучий голос в ухе,

и тут же завтра и вчера

сошлись на этой кухне…

*

пространство заслонив собой,

стоит её фигура,

а под столом и подо мной

гурьбой гуляют куры…

– ну, раз ты хочешь правду знать,

в Канун с тобою сходим; –

в дверной проём заходит Пять –

они? светлы, как полдень.

мне не смешно уже совсем:

боюсь… смотрю на бабку,

а дом своих облезлых стен

как бы раскрыл изнанку,

он вывернул во двор нутро,

оставшись неизменным,

и мутной пелены покров

наполнил кухни стены;

а Пятеро шагнули вниз –

как будто в бабкин погреб,

от света не увидишь лиц,

стояли даже возле б;

как явный сон… отставил чай,

но было слишком поздно;

– пойдём с тобой в глубины тайн,

вдоль Времени откоса…

и календарь, где синим год,

висел там, между прочим:

и тысяча, и девятьсот,

и девяносто восемь…

…идём по улице, окрест

не замечаю вида;

подходим к дому 26,

а там уже открыто…

от страха кругом голова

и давит рудый воздух;

– ты Ель спроси зайти сперва,

и Липу, и Берёзу.

я над собою слышу гул,

как гул, зудящий в ножнах…

и в кронах платьев наверху

мне отвечают: «можно…»

я захожу в седую дверь

за бабкой, озадачен –

и вижу в доме… Лес, где серп

уже повис над чащей…

*

– пойдём с тобой в Канун, на горб,