Канун

— Зачеркиваете худое для лучшаго, неправда-ли? съ легкимъ сарказмомъ замтилъ Зигзаговъ.

— Я такъ думаю, но, признаться, увренности во мн нтъ, — сказалъ Корещенскій.

— А межъ тмъ немедленно… Значитъ, подете безъ увренности?

— Вамъ, Алексй Алексевичъ, не слдуетъ объ этомъ говорить съ Максимомъ Павловичемъ, — замтила Наталья Валентиновна. — Когда подымаются эти вопросы, онъ начинаетъ выдлятъ ядъ… Когда же вы вызжаете, Алексй Алексевичъ?

— Да вдь немедленно… Вы знаете, что я въ сущности рвусь куда-нибудь ухать… Мн до изнеможенія надола моя семейная ноша.

— Xa, xa, ха, — разсмялся Зигзаговъ. — Вотъ человкъ, котораго неудачная семейная жизнь длаетъ государственнымъ мужемъ. Кажется, это будетъ первый случай.

Въ Корещенскомъ замчалось какое-то странное смущеніе. Онъ ни грустилъ, ни радовался. Телеграмма произвела на него такое впечатлніе, какъ будто онъ еще до сихъ поръ не былъ увренъ въ томъ, что сдлаетъ этотъ шагъ.

И при Зигзагов онъ больше отмалчивался. Когда же Максимъ Павловичъ ухалъ за своимъ чемоданомъ, языкъ его развязался.

— Голубушка, Наталья Валентиновна, вотъ какія времена пришли! сказалъ онъ. — Получилъ я эту телеграмму, а ей-ей въ сущности не убжденъ, что это будетъ хорошо.

— Почему, почему, Алексй Алексевичъ?

— Да трудно сказать, почему. Вдь тамъ, голубушка, все основано на разныхъ пріемахъ да фигурахъ. А я человкъ дикій, я ничего этого не умю. Мн кажется, что я тамъ буду просто невозможенъ.

— Алексй Алексевичъ, вы врите въ Льва Александровича, въ его умъ, проницательность, умніе освоиться со всякимъ новымъ положеніемъ?

— Да, конечно, конечно.

— Ну, такъ положитесь на него. Онъ никогда не возьметъ на себя отвтственности, которой не могъ бы оправдать. Онъ знаетъ васъ, знаетъ, что вы покидаете, и если все-таки ршается звать, значитъ увренъ, что вы нужны и будете полезны… А ему лично — я знаю — ему вы очень нужны. Въ каждомъ письм онъ говоритъ объ этомъ. Вдь вы подумайте, онъ тамъ совершенно одинъ. Поддержка Ножанскаго… Ахъ, это такая палка о двухъ концахъ. Онъ мн жаловался на это. Онъ пишетъ, что Ножанскій поддерживаетъ его съ такимъ видомъ, какъ будто въ душ хочетъ спихнутъ его въ пропасть. Ну, такъ если бы вы даже не врили въ самое дло, то изъ дружбы къ нему позжайте. Просто поддержатъ его. Вотъ я покажу вамъ одно письмо, гд онъ пишетъ о васъ. Читайте, — сказала она, отыскавъ письмо и показывая ему нсколько строкъ.

«Если онъ боится, что можетъ свалиться, такъ втолкуй ему пожалуйста, что мы въ такомъ случа свалимся вмст и ужъ вдвоемъ не пропадемъ».

— Ну, довольно, довольно… съ этой точки зрнія мн возражать больше нечего. Завтра ду.

— Досадно, что проводить васъ я не могу.

— А разв это обязательно!

— Хотлось бы, но Максимъ Павловичъ соблазнилъ меня похать на недлю въ его колонію. Я согласилась сдлать это отчасти для себя, а главнымъ образомъ для Васи. Такъ кланяйтесь тамъ и скажите, что относительно моего терпнія пусть не безпокоится.

Когда Зигзаговъ пріхалъ съ своимъ чемоданомъ, который впрочемъ онъ оставилъ внизу Корещенскій былъ уже твердъ. Наталья Валентиновна быстро собралась и они ухали. Передъ отъздомъ она распорядилась, чтобы письма пересылали ей почтой, а если будетъ телеграмма, то привезли бы съ нарочнымъ.

Это было очень веселое путешествіе, которое больше всхъ доставило наслажденія Вас. Онъ рвался на воздухъ, на просторъ, къ морю, къ которому привыкъ и любилъ. Трамвай былъ хорошо знакомъ ему, такъ какъ по немъ онъ здилъ каждое лто. Но когда затмъ пришлось перессть въ крестьянскую телгу, восторгу его не было предловъ. Это удовольствіе онъ испытывалъ въ первый разъ.

И Наталья Валентиновна была очень довольна тмъ, что согласилась на предложеніе Зигзагова.

Комната сейчасъ же нашлась, она была очень мала, но ею пользовались только, чтобы спать въ ней, остальное время проводили на воздух.

Цлые пять дней наслаждались они тихой жизнью, въ колоніи, а на шестой утромъ пріхала горничная Натальи Валентиновны и привезла телеграмму.

Она была отъ Льва Александровича, который сообщалъ: «все готово, вызжай, жду нетерпливо».

Телеграмма эта странно взволновала Наталью Валентиновну. Все это было давно ршено, и она какъ бы привыкла къ мысли, что это произойдетъ еще не скоро.

Правда, все у нея было приготовлено. Были сдланы распоряженія относительно мебели. Главныя, боле крупныя вещи изъ одежды, были уложены. Оставалась только мелочь. Сборовъ было дня на два.

Она послала за Максимомъ Павловичемъ, тотъ сейчасъ же пришелъ.

— Аминь, — сказала ему Наталья Валентиновна. — Вотъ телеграмма, читайте. — Максимъ Павловичъ прочиталъ и вдругъ загрустилъ.

— Знаете, если говорить правду, такъ это даже несправедливо. Я человкъ убійственно одинокій. И мн было хорошо съ вами и вотъ я теряю васъ. Это я наказанъ и знаю, за что. За то, что пристроилъ себя въ чужомъ гнзд.

— Вамъ надобно свить свое, Максимъ Павловичъ.

— Не умю. Вотъ птицъ небесныхъ ставятъ намъ въ примръ безпечности. Но все же имъ далеко до меня. У нихъ у всхъ есть гнзда, а у меня… Нтъ, этого я никогда не съумю сдлать. Значитъ, везти васъ обратно?