Капитан Михалис

– Хрисула! – сурово окликнул он. – Иди сюда! – И, взяв жену за руку, подвел к матери. – Вот, мама, твоя дочь…

Молодая женщина склонилась, поцеловала руку старухи и выпрямилась в ожидании.

Мать молча оглядывала ее: нос с горбинкой, пухлые губы, русые волосы, большие испуганные глаза, на шее золотая цепочка.

– Ты крещеная? – спросила старуха, не подавая ей руки.

– Крещеная, – ответил сын, – вот и крестик. Она приняла твое имя, мама. Ее звали Ноэми, а теперь Хрисула.

Он потянул цепочку, и на ней сверкнул золотой крестик.

– Тогда добро пожаловать, – сказала мать и, слегка шатнувшись, коснулась ее головы.

Вошли в дом.

Козмас ходил по комнатам, а на сердце у него лежала тяжесть. Поднимался и спускался по лестнице, поглаживал дверь, старую мебель, тяжелые настенные часы, серебряные дедовские пистолеты, висевшие подле икон.

– А как дед?

– Пока молодцом. Смерть его не трогает. Все о тебе расспрашивает.

Две женщины сели на длинный старый диван. Мать не могла наглядеться на Козмаса. Как вырос-то, зрелый мужчина! И как похож на деда, на старика Сифакаса. Такой же взгляд – будто ласкает все, на что ни посмотрит; тот же рот, улыбчивый, но твердый… На невестку она старалась не смотреть. Что тут скажешь? Чужого племени, другой бог создал, как же родней-то считать? А невестка глядела на усыпанный галькой двор, на горшки с базиликом, на засохшую виноградную лозу над корытом для воды… Далеко за этой усадьбой, за виноградными лозами, за морем – необъятные заснеженные долины, леса, скованные хрусталем реки и черные города… И казаки на конях с шашками наголо. Они взламывали ворота и гонялись за евреями… От горячей крови таял снег и превращался в алую грязь, по которой с истошными криками бежали мужчины, женщины, дети…

Невестка повернулась, почувствовав, что свекровь смотрит на нее. Хотела улыбнуться, но не смогла. Глаза налились слезами. Свекрови стало ее жаль.

– О чем думаешь? О доме? Где ты родилась?

– Далеко отсюда… В одном черном, дымном городе с фабриками…

– Какими фабриками? Что там делают?

– Пушки, ружья, машины… Но мой отец…

Ей хотелось сказать, что ее отец не испачкал рук, делая машины, которые убивают людей. Он был раввином… Но вовремя сдержалась.

– Что твой отец? – спросила свекровь.

– Был добрым человеком, – ответила невестка, вздохнув.

Свекровь встала, вышла во двор, сорвала несколько веточек базилика и дала невестке.

– У вас там есть базилик?

– Нет.

– Он вырос на могиле Христа, – сказала свекровь и умолкла.

Тем временем новость облетела все дворы, сбежались соседки – веселые, шумные. В доме стало тесно. Они рассматривали еврейку с ног до головы, как какого-нибудь невиданного опасного зверя. Некоторые даже подходили вплотную, смотрели, шумно втягивая воздух.

– Почуяла, какой от нее запах? – шепотом спросила одна соседка другую.

– Жидовский дух! – Соседка поджала губы. – От них всегда так несет.

Козмас с сочувствием смотрел на жену. Она была как лебедь в стаде гусей, уток и сорок. Эти гусыни вытягивали шеи, чтобы получше рассмотреть гостью, а удовлетворив любопытство, громко крякали и многозначительно умолкали.

Мария принесла поднос с вареньем и кофе. Окинула Хрисулу быстрым враждебным взглядом. Ведь та была моложе, красивее, к тому же отняла у нее брата.

Козмас встал. Миновали первые радости, ему нельзя больше терять время.

– Пойду пройдусь, погляжу на Мегалокастро… – сказал он и быстрыми шагами направился к резиденции митрополита.

Тот уже ждал гонца. Услыхав рано утром, как в гавани гудит пароход, он перекрестился и прошептал:

– Дай, Боже, чтобы он привез добрые советы для христиан!

Козмасу было жаль родного города – он постарел и как-то зачах. Когда-нибудь на его месте наверняка вырастет другой, но это будет уже не его город… На улицах, как и сейчас, будут толпиться парни и девушки уже других поколений… Да, родная моя крепость, думал он с нежностью, постарели мы с тобой!

У церкви Святого Мины Козмас свернул во двор и поприветствовал старое лимонное дерево, под цветущей кроной которого ежегодно митрополит воскрешал Христа… Козмас бы постоял тут еще, да нет времени, и, шагая через две ступеньки, он поднялся по лестнице резиденции.

Взволнованный митрополит нетерпеливо вскочил.

– Козмас! Рад тебя видеть. Сам Бог посылает тебя в этот тяжкий час. Ну, с чем прибыл? Какие вести?

Козмас поцеловал руку митрополита.

– Вот письмо, Ваше Высокопреосвященство, – ответил он, доставая из кармана пиджака секретное послание.

Митрополит взял письмо и, опершись на подоконник, распечатал. Сперва жадно пробежал глазами по строчкам, затем перечитал медленнее. Некоторое время стоял, склонив на грудь тяжелую благородную голову. Наконец оторвался от окна и обессиленно опустился на диван, спрятав лицо в ладонях.

– Несчастный Крит… – приговаривал он. – Несчастный Крит!