Капитан Михалис

– Старый я стал, капитаны, – продолжал он. – Фальшборт дал трещину, киль обломился, насосы не работают. Вот и бросил якорь в порту. Силы порастратил, зато ума набрался и прикидываюсь теперь овцой… Только и осталось, что сидеть у источника и облизываться на молодок, когда они приходят за водой. Порой даже слезы наворачиваются, как вспомню о прошлых своих подвигах. «Чего разнюнился, дед?» – смеются девушки. «Да вот помру скоро, жаль оставлять здесь таких красавиц!» Ей-богу, будь я султаном или пашой, отобрал бы самых красивых и повелел зарезать у меня на могиле, а потом закопать вместе со мною!

– Довольно! – не выдержал Сифакас. – Час от часу не легче! И как только земля носит этаких зверей!

– Но ты ведь сам просил открыть люк, я и открыл. А когда черти стали выскакивать, ты струсил! Теперь уж терпи, дай выскажусь до конца… Ты спрашиваешь, откуда мы явились сюда… Из земли, капитан Сифакас! А куда уйдем? В землю же! И нечего тут мудрствовать: ежели ты волк – так ешь овец, а ежели овца – пожелай волку приятного аппетита! И вот еще что вам скажу: Бог – он самый матерый волк и есть. И овец, и волков жрет вместе с потрохами!

– Не богохульствуй, разбойник! – вскричал Мадакас и замахнулся на старого пирата. – Видно, от вина у тебя в голове помутилось. Сам не ведаешь, что несешь!.. Матерый волк не Бог, а Харон!

Капитан Кацирмас засмеялся.

– Да один черт! Хотя что с тобой говорить: ты ведь никогда своим умом не жил! А ты, Сифакас, если не по нраву тебе мой ответ, так и не пытал бы меня, лучше велел бы своим домашним поднести мне винца.

– Налейте ему! – кивнул старик внукам. – Исповедался, теперь пускай причастится! – Он помолчал, свесив голову. – Ладно, Кацирмас, я не судья, чтоб выносить тебе приговор. Господь слышал твои слова, вот пусть он тебя и судит! – И старик обернулся к учителю, до сих пор не сказавшему ни слова. – Давай, грамотей, высказывайся, и до тебя очередь дошла.

Учитель снял с плеча лиру.

– Я всю жизнь языком болтаю. Надоело! Да и вопрос твой, капитан Сифакас, очень уж непростой. Чего тебе втемяшилось – не пойму… Все это словами и не выразишь.

– А для чего ж тебе язык даден! – огрызнулся старый капитан. – Для чего у тебя голова на плечах?! Человек, который не слышит, не говорит, не думает, он же хуже мертвеца!

– Не сердись, Сифакас. Это вопросы можно выразить словами, а отвечать словами не обязательно.

– Так отвечай, как умеешь. Я желаю услышать ответ!

– Хорошо, брат. Твое желание – закон! Я отвечу тебе на лире. Считай, что лира – это мои уста. Поймешь, что она говорит – твое счастье. Не поймешь – так темным и отправишься в иной мир.

– Играй на лире, Господь с тобою! – отозвался старик и закрыл глаза.

Небо потемнело, упали первые крупные капли, звонко разбиваясь о листву лимонного дерева. Одна покатилась по щеке старика, по густым усам. Он высунул язык и с жадностью слизнул ее.

Учитель прильнул к лире, будто слился с нею. Темный двор наполнился веселым смехом, звоном колокольчиков. Будто школьники гонялись друг за другом на перемене, заливисто хохотали… Или птицы ранним утром проснулись в листве, сразу опьянев от солнечных лучей…

Все вокруг заслушались этими дивными звуками. Старые капитаны точно впали в забытье и вернулись во времена далекого детства. Внуки и невестки подошли ближе, разинули рты. Даже батраки бросили работу и, не обращая внимания на дождь, уселись на голой земле, вытянули шеи.

Сифакас чувствовал, как его массивное тело теряет вес и плавно взмывает в вышину… Вот он, легкий как облачко, плывет над лимонным деревом, над кипарисами. Еще ни разу в жизни не было ему так легко и радостно… Нет, один раз, пожалуй, было. Это когда вернулся он домой после восстания, вымылся, надел чистое, пошел в церковь и причастился… Да, в тот день он тоже не шагал, а будто летел на крыльях…

Звучание лиры постепенно преобразилось, стало грозным, как клекот сокола, бросающегося на добычу с высоты. Струны взывали и плакали. Капитанам вспомнилась юность, сражения, крики умирающих, женские вопли, ржание взмыленных коней.

«Или верни мне молодость, или замолчи, учитель!» – хотел было крикнуть капитан Мадакас, но лира вновь изменила тональность, зазвучала спокойнее, напевнее. И капитанам представилось, будто издалека, с моря, доносится нежная девичья песня. Или то был голос самого моря, со вздохом наползавшего на прибрежный песок? А может, эти звуки, таинственные, завораживающие, были грустным зовом рая в миг, когда душа отделяется от тела?

Учитель играл самозабвенно, увлекая своей мелодией слушателей. Старику почудилось, что музыкант растворился во тьме и осталась одна лира, рыдавшая под лимонным деревом…

Благостная улыбка озарила лицо умирающего. Его тело, ставшее облаком, зависло над миром, вот-вот прольется дождем, напоит землю, чтобы проросли новые всходы…

Вот она, смерть, подумал старик. Сейчас я увижу тебя, Господи!

Он разомкнул веки, но ничего не увидел. Вокруг было темно, и чей-то голос звал его из темноты тихо, ласково:

– Иди, Сифакас… иди… иди…

– Иду! – шепотом откликнулся старик и закрыл глаза.