Капитан Михалис

А у ворот Архондулы уже собралась толпа. Люди пронюхали, что впервые за столько месяцев здесь встретились две главнейшие на Крите особы, и, возможно, сейчас тут решается судьба турок и греков. Все надеялись, что митрополит и паша достигнут согласия и выйдут рука об руку.

Проходивший мимо лекарь Касапакис заметил в толпе кира Аристотелиса и подошел к нему.

– Что случилось, кир Аристотелис? Умер кто?

– Типун тебе на язык! – ответил аптекарь. – Паша с митрополитом переговоры ведут. Разложили, слыхать, бумаги, владыка все пишет, пишет, а другой говорит, руками размахивает. Скоро, должно, печати прикладывать будут… А как здоровье киры Марселы?

Лекарь пожал плечами.

– Все то же самое! Я отправил ее на хутор к брату Кацамбасу, пускай сменит обстановку.

Он явно был доволен тем, что избавился от жены.

Внимание обоих привлекла тощая суглобая фигура: по улице, опираясь на зонтик, хромал кир Димитрос Пицоколос. Много дней подряд бродил он по горным деревушкам, ожидая, когда пройдет, как он выражался, «душевная смута». Этот человек почти не открывал рта, крестьяне даже решили, что нечистая сила отняла у него голос. Из жалости ему то и дело совали кусок хлеба, а он, не поблагодарив, сразу начинал жевать и плелся дальше. Зонтик по большей части кир Димитрос использовал как трость и только в самое пекло или проливной дождь раскрывал над головой.

Пока Крит был охвачен смутой, она царила и в его душе. Теперь же вместе с островом успокоился и сын славного капитана Пицоколоса: он возвращался к своей благоверной в стоптанных башмаках, в рваной одежде, с непокрытой головой. Шаровары его раздувались на ветру и, казалось, вот-вот свалятся.

– Гляди, как исхудал, малохольный, – засмеялся толстый лекарь. – В штанах-то совсем пусто.

– Ничего, кира Пенелопа быстро его откормит, – отозвался кир Аристотелис и покачал до времени поседевшей головой, как бы говоря: «Все перемелется. Только мое горе непоправимо! Это же надо: такую аптеку на самой Широкой улице – и передать некому! Всю жизнь работал, старался для сестер, потому и не женился, а этим дурам ни до чего дела нет, только за людьми в щелки подглядывать!»

– Привет тебе, кир Димитрос! – окликнул лекарь, когда тот поравнялся с ним. – Как поживаешь?

– Слава Богу! Нога вот только… – И заковылял дальше.

– Наслаждаются жизнью одни болваны, – сказал аптекарь вслед удаляющемуся киру Димитросу. – А умным от нее ничего нет, кроме неприятностей!

– Ой, заболтался я тут! – спохватился лекарь. – Бежать надо!

– Куда несешься? Никак, захворал кто?

– Да у еврейки, которую притащил с собой племянник капитана Михалиса, выкидыш случился. Жаль ее – славная такая бабенка, рыженькая… Видал ее?

– Чем жениться на еврейке, лучше век бобылем ходить! – со злостью процедил аптекарь.

В это время в толпе пробежал ропот, люди привстали на цыпочки, таращили глаза. Наконец во дворе среди горшков с цветами появились старик с белоснежной окладистой бородой и толстый коротышка с колючей щетиной на подбородке. Они и впрямь держали друг друга под руку, олицетворяя союз христиан и турок. Все расступились перед ними. У паши сонливости как не бывало: повиснув на руке митрополита, он с улыбкой приветствовал свой народ. А у митрополита чело было хмурое. Увидев, что дьякон уже отвязывает ослика, он поспешил освободиться от назойливого турка. Тут Сулейман подвел под уздцы вороного. Рядом с Архондулой, провожавшей высоких гостей, вырос ее глухонемой и полоумный брат: ему, видать, тоже захотелось попрощаться. Широко разевая беззубый рот и усердно шевеля языком и губами, он ненароком плюнул паше в бороду.

Тем временем в доме Козмаса был настоящий переполох. Всю прошлую ночь Ноэми не сомкнула глаз. Думала о муже, затерявшемся высоко в горах, о сыне, которому было уже тесно в материнской утробе, и он толкал ее изнутри, просился наружу. Все существо женщины было объято каким-то необъяснимым страхом, словно над ней и ее близкими нависла темная, глухая угроза. А вдруг и правда сюда явится покойник? Застигнутая этой мыслью, Ноэми вскочила с постели, распахнула окно, в комнату ворвался пронизывающий зимний ветер.

Светало. Она спустилась по лестнице. Свекровь разводила огонь в камине.

– Что-то нездоровится мне, мама. Пойду подышу.

Старуха подняла голову от очага, взглянула на невестку и вздрогнула. Обтянутое кожей лицо, черные круги у глаз.

– Куда ты в такую рань да в такой холод? Не ровен час, простудишься!

Ноэми помедлила: стоит ли рассказывать свекрови о пережитом страхе? Неловко – еще поднимет ее на смех…

– Куда собралась-то? – переспросила старуха.

– В церковь. Хочу свечку поставить.

– Ты что, видела его во сне? – ахнула свекровь. – Говори, видела?

– Да.

У старой Хрисулы задрожал подбородок. Она тоже была уверена, что муж не умер, а кружит возле дома, замышляя что-то недоброе.

– Что ж, сходи, доченька, – с трудом выговорила она, с опаской озираясь вокруг, – сходи, авось пожалеет он тебя… Только не говори ему, что ты в тягостях.

– Хорошо, мама…

– На, возьми мой платок, укутайся хорошенько. Ну, ступай с Богом!