Капитан Михалис

Всю ночь капитан Михалис раздумывал, как ему поступить. Свой путь он уже давно избрал, но ему не хотелось отягощать совесть еще и гибелью товарищей. Поэтому, зачитав им послание паши, он велел каждому решить за себя, а на рассвете дать ответ, уходит он или остается.

Как только солнце осветило гору своими лучами, весь отряд собрался у хижины капитана. Оборванные, заросшие, в драной, окровавленной одежде столпились они вокруг своего командира, но никто не решался заговорить первым. Михалис тоже молчал, понурив голову… Молниями пронизывали его мозг мысли о Крите, о Трасаки, о черкешенке, о монастыре Господа нашего Иисуса Христа… И вдруг мелькнула новая идея, отчего суровые черты его разгладились. Он поглядел на лица товарищей, на турок, зашевелившихся внизу, на бездонное небо над головой. Неверный у нас клич, бедные критяне, подумалось ему, не «Свобода или смерть!» надо было написать мне на знамени, а «Свобода и смерть!» – вот лозунг настоящего борца.

И на сердце сразу стало легче. Впервые за много дней сумел он спокойно взглянуть в глаза товарищам.

– Ну, друзья мои, вам известно, что предлагает турецкий пес. Все вы здесь мужчины, каждый прошел боевое крещение. Так что решайте. Свинца и пороха нет, хлеб на исходе. Нас только горстка против целого войска турок. Если кто пожелает сложить оружие – скажите прямо. В этом нет никакого позора, клянусь саблей, которую я вручу только Богу! У меня всё.

Бойцы долго молчали, прислушиваясь к отдаленному грохоту барабанов: это низами начинали новое наступление.

– Решайте скорей, – повторил капитан Михалис. – Время не ждет.

Тогда один из повстанцев, смуглый, худощавый, со старым ружьем в руке (его ствол был примотан веревкой к прикладу), откашлявшись, заговорил:

– Вы меня знаете, люди. В бою я труса не праздновал и теперь не испугаюсь – скажу, что думаю. Мы погибнем напрасно, капитан. От нашей смерти ни Криту, ни христианской вере пользы никакой. Вскоре опять вспыхнет восстание, а нас уже не будет в живых, чтобы поддержать его. Сейчас мы нужнее родине живыми, чем мертвыми. Не время нынче думать о своем позоре. Что мы можем сделать для Крита – вот о чем надо заботиться…

– Ты закончил, Яннарос? – спросил капитан.

– Да.

– Ну что ж, теперь твоя очередь, Фурогатос.

Тот глядел в землю, теребя усы: ему как будто не хотелось встречаться взглядом с командиром.

– Всю ночь боролись во мне два беса, – проговорил Фурогатос. – Один говорит: «Уходи, спасения нет», другой: «Лучше оставайся – так и так погибнешь». Измучили меня совсем, глаз не дали сомкнуть, а на рассвете один все-таки взял верх.

– Который же? – Капитан Михалис впился взглядом в Фурогатоса.

– Ты! Будь проклят тот час, когда я тебя узнал!

– Ну так и что?

– Остаюсь!

– Ладно. А ты, Каямбис?

– У меня молодая жена, капитан, вот досада!..

– Баб я не спрашиваю! – оборвал его Михалис. – За себя говори, мужчина ты или нет?

– Я повторяю тебе слова Фурогатоса: будь проклят тот час, когда я тебя встретил! Как ни хочется уйти, я не могу тебя оставить!

– Эй, Тодорис! – окликнул капитан своего племянника. – Да отложи ты ружье, после почистишь! Что скажет твоя безусая милость?

Парень вспыхнул и бросил на дядю гневный взгляд.

– Думаешь, только твоей усатой милости позволено быть мужчиной? И я остаюсь!

– И мы! – вскричали еще двое.

Остальные – человек двадцать – угрюмо молчали.

– Торопитесь, друзья, – обратился к ним капитан Михалис. – Солнце уже высоко.

Красойоргис пошептался о чем-то с соседями, встал, приложил руку к груди.

– Простите нас, братья, – произнес он сдавленным голосом. – У нас жены, малолетние сыновья, незамужние дочери… Как их бросишь?.. Мы пойдем.

– Да, – подхватил Мастрапас, – простите нас.

– Незачем прощенья просить! – отозвался капитан Михалис. – Бог свидетель, никто на вас зла не держит. Привет всем землякам. Спускайтесь по одному, потайными тропами. Не мешкайте: когда солнце будет в зените, вам уже не пройти!

– Прощай, капитан, прощайте, братья, храни вас Бог! – раздались нестройные голоса.

– Прощайте! – вымолвил капитан Михалис. – Вы сделали свой выбор. Будь проклят тот, кто попрекнет вас этим. Счастливый путь!

В лагере вместе с Михалисом осталось семеро.

– Нас мало, – заключил он. – Но это даже к лучшему. Здесь собрались самые отважные, те, для кого сердце важней рассудка! Может, и нет пользы в том, что мы погибнем, но не все на свете совершается ради выгоды. Вот такие отчаянные и делают Крит бессмертным!.. К оружию, братцы! Когда будете стрелять, перебегайте от одного укрепления к другому: турки не должны заметить, что нас стало меньше! Ну, с Богом!

Бойцы рассыпались по склону. Капитан Михалис опустился на колени перед своим бруствером и вдруг заметил стоящего поодаль Козмаса.

– Нагнись, а не то пулю схлопочешь! Ты кто такой?

– Твой племянник Козмас.

Капитан сдвинул брови.

– Что ж, рад тебя видеть! – сухо проговорил он. – Только что-то я не пойму, зачем ты сюда явился?

Тот прикусил губу, чтобы не сказать какую-нибудь дерзость.

– Неласково гостей встречаешь, капитан Михалис. Я как-никак тоже мужчина, и к тому ж твой племянник.