Капитан Михалис

Однако нельзя не заметить, что за суровой внешностью нелюдимого великана скрывается легкоранимая душа. Так, встретив на своем пути черкешенку Эмине, Михалис теряет душевное равновесие и монолитную стойкость. Внезапно вспыхнувшее чувство, тщательно скрываемое и подавляемое, приводит героя к трагической раздвоенности, вынуждает его постоянно бороться с самим собой – или, как он это называет, с «бесом». Ведь недостойное борца чувство подвергает опасности не только честь капитана Михалиса, оно к тому же враждебно беззаветной любви героя к Криту. Иными словами, Плоть (Эмине) пытается заставить его отказаться от преданности Идее (острову). А поскольку для героя из пантеона Казандзакиса компромисса быть не может, то конфликт в конечном итоге разрешается победой Идеи над Плотью.

Однако эта долгожданная победа вместо радости оставляет чувство опустошенности. Капитаном Михалисом овладевает «ностальгия смерти», когда «все человеческое естество охватывает нигилизм», и жизнь в мире людей теряет всякий смысл. В результате герой Казандзакиса совершает «прыжок в пустоту» – сознательно идет на смерть, воспринимая ее как освобождение души от жизненных оков. Для борца-одиночки самоцель – смерть, которой он сознательно себя подвергает, – это своего рода экзистенциальный жест; его жертва напрасна. Но капитан Михалис, будучи детищем экзистенциалистских идей Казандзакиса, не может потупить иначе, так как отвергает обычную человеческую логику и рациональность действия.

Трагическим финалом, одновременно воспринимающимся как оптимистическое начало, Казандзакис утверждает одно из любимых положений «Аскетики», которое декларируется в предисловии к роману: «В этом мире существует тайный закон. Этот закон жесток и не терпит нарушений: вначале зло торжествует, но, в конце концов, всегда оказывается побежденным. Необходима долгая борьба, много пота и крови для того, чтобы человек отвоевал свои права. Свобода – это самая большая драгоценность…»

Несмотря на экзистенциалистский подтекст и романтическую идеализацию главного героя, роман реалистичен как в своей описательной природе, так и в изображении других характеров. Одни персонажи возникают неоднократно, прорисовывая непростые взаимодействия судеб; другие мимолетны, но успевают, как правило, высветить необходимый для повествования настрой или авторскую мысль.

Подобно капитану Михалису, герои романа в своих поступках руководствуются идеями «Аскетики», однако они менее искусственны, менее «управляемы». Большинство из них взято из реальной жизни. Так, прототипом Ноэми стала детская писательница Рахиль Минг, с которой Казандзакис познакомился в начале 20-х годов в Берлине и в которую был влюблен. В годы второй мировой войны Минг прошла через ад фашистского концлагеря, где спасла многих еврейских детей от уничтожения в газовых камерах.

Узнав после войны, что Рахиль чудом осталась жива, Казандзакис пишет ей во Францию в 1946 году: «Дорогая, очень дорогая мне Рахиль! Когда я о Вас думаю, жизнь представляется мне тайной с большими черными глазами. До последнего моего вздоха Вы всегда будете рядом со мной как пламя яркое и безмолвное. Да будет благословенна материя, заключившая в себя эту душу, давшая ей зримый образ, который мы зовем Рахиль!» Некоторые исследователи творчества писателя усматривают в облике Ноэми и некоторые черты Итки Хорович: с ней Казандзакис тоже познакомился в Берлине и называл ее «марксистский отдел моей души». В 1927 году он случайно встретился с Хорович в Москве, где она жила с малолетней дочерью, и часто после этого пользовался ее гостеприимством и отличным знанием русского языка.

«Все почти эпизоды, описанные в этой книге, подлинны, – пишет Казандзакис норвежцу Максу Тау, своему литературному агенту в Западной Европе. – Я стремился воссоздать святой порыв, охвативший народ, сражающийся за свободу, показать, как самые незаметные люди, увлеченные этой страшной силой – столь же человечной, сколь и бесчеловечной, – становились героями». А в письме шведскому эллинисту Б. Кнесу писатель признается: «Все это я глубоко пережил. Это мой отец… Таким он был, так сражался с турками. И мой дед… я сам… хотел бы умереть за великую Идею. И – что самое главное – таков Крит: таковы страдания острова, веками сражавшегося за свободу. Мне хотелось, чтобы за рубежом знали, что мы вынесли, по каким залитым кровью дорогам нам приходилось и приходится шагать. Тяжела судьба Греции… Я размышляю о ней, и на глаза наворачиваются слезы. И Крит, и Греция изранены. Текут по ним реки слез. Я постарался сделать все возможное, чтобы показать в романе „Свобода или смерть“ борьбу народа».