Капитан Михалис

Священник быстро отслужил заупокойную, начертал в воздухе крест – последнее напутствие усопшему, перед тем как он уйдет, откуда пришел, и вновь станет землей и водой.

Гроб опустился в свежевырытую могилу. Священник бросил поверх горсть земли. Его примеру последовали все остальные.

Капитан Михалис выступил вперед.

– С Богом, брат! – глухо проговорил он. – Спи спокойно и во мне не сомневайся. Свой долг я знаю. – Немного помолчал и, не найдя других слов, повторил. – Свой долг я знаю. Дай срок… – Потом вдруг не сдержался и надрывно выкрикнул. – Прощай, Манусакас!

Не дожидаясь конца траурной церемонии, он вернулся ко двору покойного, вывел кобылу, вскочил в седло. Тут к воротам подбежал Тодорис, старший сын Манусакаса.

– Постой, дядя! – Он схватил коня за уздечку. – Неужто так ничего мне и не посоветуешь?!

Капитан Михалис в упор посмотрел на парня.

– Мне теперь жизни не будет, пока не отомщу за отца! – умоляюще шептал Тодорис. – Помоги, научи, как к делу подступиться!

– Тебе сколько лет?

– Семнадцать.

– Не лезь не в свое дело! Молод еще!

Капитан Михалис сжал шпорами бока кобылы и выехал на проселочную дорогу, ведущую к Мегалокастро.

Глава VII

В человеческих радостях и горестях, в Страстях Христовых миновал апрель. Наступил май со своими солнечными дарами: черешней, наливающимися колосьями и искрящимися гроздьями винограда – правда, еще незрелого и кислого. Пришло время изнурительного зноя, духоты. Нури-бей до сих пор не вставал с постели. Капитана Михалиса не оставляла мысль о неотомщенном брате. По ночам старейшины христиан собирались на совет в резиденции митрополита. Что делать, как спасти греков? Беи и ходжи средь бела дня направлялись в сераль паши. Что делать, как покончить с греками? Над Критом в который раз нависла гроза.

29 мая жителей разбудил погребальный звон, плывший в предрассветных сумерках. Греки высыпали из домов, понимая, какой это тягостный день для христиан.

Посреди церкви стоял большой поднос с кутьей. По обе стороны от него горели две лампады, увитые черным крепом. Кутья была густо посыпана сахаром, очищенным миндалем и корицей, а поверх – имя покойного: «Константин Палеолог». В этот злосчастный день его убили неверные и захватили Константинополь[54].

Христиане слушали заупокойный молебен. В центре толпы выделялись трое старейшин: капитан Эляс, Хаджисаввас и Хрисобурбулас; были тут и капитан Поликсингис, и коротышка Харилаос, и мудрец Идоменеас, и бывший судовладелец Стефанис, и лекарь Касапакис, и аптекарь Аристотелис. За ними стоял люд попроще – Димитрос Пицоколос, Красойоргис, Мастрапас, Каямбис, Вендузос, Фурогатос, Бертодулос и цирюльник Параскевас. А далее шла совсем уж мелкота, простолюдины.

Капитан Михалис тоже явился, но в церковь не заходил – стоял на паперти. С тех пор как он возвратился с похорон брата, от него едва ли кто слышал хоть слово; одолевали тяжелые думы. Он про себя уже вырыл тысячу ям для собаки Нури – теперь он больше не побратим ему, кровь, которую они перемешали, стала водой. Но, говорят, он лежит на хуторе при смерти. Капитан Михалис посылал Али-агу на хутор все разузнать. Турок вернулся в тот же день и сообщил:

– Все правда, капитан. Нури-бей тяжело ранен…

– Куда?

– В пах, капитан… Говорят, твой брат перед смертью успел ударить его кинжалом в пах… Мустафа накладывает ему повязку с бальзамом, но боль не прекращается. Я собственными ушами слышал, как он стонет.

Капитан Михалис нахмурился. Пока Нури-бей не выздоровеет, его трогать нельзя. Но когда это будет? Время не ждет…

На рассвете при звуках колоколов Михалис встал с постели. Надо бы пойти в церковь, подумал он. Там, говорят, будет выступать Сиезасыр… Еще, не дай Бог, осрамит нас…

Он шел к заутрене, нарочно опустив на глаза бахрому платка, ибо не желал ни с кем здороваться. Где дохляку учителишке понять, что означает падение Константинополя, какая была тогда молодецкая удаль и какая случилась резня?..

В проеме он видел большой поднос с кутьей, толпу людей, над которой возвышался митрополит, одетый в черную рясу. Церковь напоминала куполообразный саркофаг, освещенный лампадами, наполненный глухим гулом. Казалось, во всю ее длину вытянулся покойник, такой огромный, что слез не хватит оплакать его.

Внезапно песнопение оборвалось. Митрополит обернулся и сделал знак Сиезасыру. Капитан Михалис вздрогнул, отер внезапно вспотевший лоб и впился в брата своими маленькими круглыми глазками. Учитель поднялся на высокую церковную скамью рядом с амвоном, вытащил из внутреннего кармана пиджака сверток и заговорил. Поначалу он слегка запинался, покашливал от волнения, но постепенно разошелся, голос окреп. И все как наяву услышали полный мольбы и гнева набат Святой Софии, это был голос крови, заливающей рвы Константинополя во время последней, обреченной схватки… Перед глазами людей на миг мелькнуло окровавленное лицо императора Константина и тут же, окутанное дымкой ладана, исчезло в царских вратах…