Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов

В одном из монастырей, под названием Балаклава, как раз жарили рыб особой породы, которых монахи разводили в специальных бассейнах. Рыбы очень высоко ценились из-за вкусного мяса, повар собирался уже снимать готовых рыбин со сковороды с кипящим маслом. Услышав известие, которое принес солдат, он пожал плечами, не поверив, что мусульманам удастся взять город, и крикнул:

«Если то, что сказано, — правда, пусть эти зажаренные рыбы спрыгнут со сковороды и поплывут. Иначе я не поверю в то, о чем рассказывает этот человек».

Едва он произнес эти слова, как все с изумлением увидели, как рыбы выпрыгнули из сковороды, ожили и заскользили по гладкому полу.

^{Все с изумлением увидели, как рыбы выпрыгнули из сковороды, ожили и заскользили по гладкому полу.}

Весть о таком чуде достигла ушей Магомета, и он узрел в этом знак могущества пророка, велел разыскать рыб, которые были еще живы, и выпустить их в дворцовый бассейн.

— А те рыбы, что мы едим, произошли от тех самых? — спросила герцогиня.

— Да, эфенди. Посмотри внимательно, и ты увидишь у каждой на правом боку черное пятно. Оно — как фабричная марка. Ты веришь, что это чудо действительно случилось?

— Я в этом сомневаюсь, госпожа.

— И я тоже не верю ни капельки, — с веселым смехом сказала Хараджа. — У пророка в тот день, наверное, были более важные дела, чем рыбы из Балаклавского монастыря. Как бы там ни было, ты же не станешь отрицать, что они очень вкусные.

— Исключительно, — ответила герцогиня, глядя на нее с возрастающим удивлением.

Эта странная женщина, похоже, не только подтрунивала над пророком, она его просто высмеивала.

За рыбой последовали другие кушанья, все поданные на золотых и серебряных тарелках, фрукты из Египта и Триполитании и какие-то сласти с сильным ароматом. А потом слуга принес кофе, который герцогиня выпила с превеликим удовольствием, поскольку в те времена кофе был доступен только очень богатым аристократам в Турции и ценился на вес золота.

Хараджа без умолку болтала и смеялась, а когда слуги убрали со стола кофейные чашечки, велела принести себе резную серебряную шкатулку, украшенную драгоценными камнями. Оттуда она вынула две тоненькие белые трубочки и одну протянула герцогине.

— Что это такое? — спросила герцогиня, с любопытством разглядывая трубочку.

— Их курят, внутри, под тонкой бумагой, табак. Разве ты никогда не видел таких в нашей стране, эфенди?

— Нет, госпожа.

— А что, в Аравии не курят?

— Курят. В основном трубки, и то тайком: за это могут отрезать нос или губы. Ты же знаешь, Селим запретил курить табак, а тех, кто на этом попадется, ждет суровая расправа.

Хараджа снова звонко рассмеялась:

— Думаешь, я боюсь Селима? Он в Константинополе, а я здесь. Пусть только пошлет ко мне своих судей, и посмотрим, что я с ними сделаю. У меня на вершинах башен есть специальные столбы, и эти типы прекрасно будут смотреться в качестве флюгеров. Так что можешь свободно курить, мой милый капитан, и получишь большое удовольствие, когда нежный и ароматный дымок тебя чуть-чуть опьянит.

Она закурила сигарету — их тогда только-только начали производить, — глубоко затянулась и медленно выпустила дым, вытянув трубочкой красивые красные, словно кораллы, губы.

— Селим! Нерадивый и ленивый султан. Ему неохота заниматься делами, и он позволяет втягивать себя в гаремные разборки. Единственное, на что он способен, — это устраивать кровавую резню на потеху своим красоткам. О! Он ни капельки не похож ни на Магомета Второго, ни на Сулеймана. Если бы у него не было таких великих полководцев, как Мустафа и мой дядя Али, Кипр так и оставался бы в руках венецианцев, и не исключено, что галеры республики снова стали бы угрожать Константинополю.

— Но я слышал, госпожа, что и тебе не так уж противны кровавые зрелища.

— Я женщина, эфенди.

— Не понимаю.

— Чем занимаются у вас в Аравии женщины?

— Хозяйством. Смотрят за верблюдами, готовят мужьям еду.

— Значит, им есть чем себя развлечь, — сказала Хараджа, нарочито медленно затянувшись.

— Есть, госпожа.

— А какие развлечения у турецких женщин? Они заперты в гаремах, вдали от городского шума, как заживо погребенные. Им быстро надоедают и изысканные ароматы, и танцы невольниц, и рассказы старух. Ими овладевает глубочайшая скука и властное желание сильных, а значит, жестоких эмоций. Им начинает нравиться зрелище людских страданий, они мечтают о крови и убийствах и постепенно становятся черствыми и злыми. Я провела юность в гареме своего дядюшки. Разве я могла вырасти другой, не такой, как все турчанки? Да все мы одинаковы: что турчанки, что христианки.

— О! — вскричала герцогиня и энергично махнула рукой, словно отметая такой довод.