Капитанская дочка

All the way I pondered the questions I should be asked, and mentally resolved upon my answers. I determined to tell the judges the whole truth, convinced that it was at once the simplest and surest way of justifying myself.	Во всю дорогу размышлял я о допросах, меня ожидающих, обдумывал свои ответы, и решился перед судом объявить сущую правду, полагая сей способ оправдания самым простым, а вместе и самым надежным.
I reached Khasan, a miserable town, which I found laid waste, and well-nigh reduced to ashes.	Я приехал в Казань, опустошенную и погорелую.
All along the street, instead of houses, were to be seen heaps of charred plaster and rubbish, and walls without windows or roofs.	По улицам, наместо домов, лежали груды углей и торчали закоптелые стены без крыш и окон.
These were the marks Pugatch?f had left.	Таков был след, оставленный Пугачевым!
I was taken to the fort, which had remained whole, and the hussars, my escort, handed me over to the officer of the guard.	Меня привезли в крепость, уцелевшую посереди сгоревшего города. Гусары сдали меня караульному офицеру.
He called a farrier, who coolly rivetted irons on my ankles.	Он велел кликнуть кузнеца.
Then I was led to the prison building, where I was left alone in a narrow, dark cell, which had but its four walls and a little skylight, with iron bars.	Надели мне на ноги цепь и заковали ее наглухо. Потом отвели меня в тюрьму и оставили одного в тесной и темной канурке, с одними голыми стенами и с окошечком, загороженым железною решеткою.
Such a beginning augured nothing good.	Таковое начало не предвещало мне ничего доброго.
Still I did not lose either hope or courage.	Однако ж я не терял ни бодрости, ни надежды.
I had recourse to the consolation of all who suffer, and, after tasting for the first time the sweetness of a prayer from an innocent heart full of anguish, I peacefully fell asleep without giving a thought to what might befall me.	Я прибегнул к утешению всех скорбящих и, впервые вкусив сладость молитвы, излиянной из чистого, но растерзанного сердца, спокойно заснул, не заботясь о том, что со мною будет.
On the morrow the gaoler came to wake me, telling me that I was summoned before the Commission.	На другой день тюремный сторож меня разбудил, с объявлением, что меня требуют в комиссию.
Two soldiers conducted me across a court to the Commandant's house, then, remaining in the ante-room, left me to enter alone the inner chamber.	Два солдата повели меня через двор в комендантской дом, остановились в передней и впустили одного во внутренние комнаты.
I entered a rather large reception room.	Я вошел в залу довольно обширную.
Behind the table, covered with papers, were seated two persons, an elderly General, looking severe and cold, and a young officer of the Guard, looking, at most, about thirty, of easy and attractive demeanour; near the window at another table sat a secretary with a pen behind his ear, bending over his paper ready to take down my evidence.	За столом, покрытым бумагами, сидели два человека: пожилой генерал, виду строгого и холодного, и молодой гвардейский капитан, лет двадцати осьми, очень приятной наружности, ловкий и свободный в обращении. У окошка за особым столом сидел секретарь с пером за ухом, наклонясь над бумагою, готовый записывать мои показания.
The cross-examination began.	Начался допрос.
They asked me my name and rank.	Меня спросили о моем имени и звании.