Капля духов в открытую рану

Славочка ложился спать, одержимый мыслью, что будет ездить к отцу каждый месяц. А наутро они тепло простились у поезда, не чувствуя ни стыда, ни неловкости. Славочка махал из полупустого вагона, по-детски прижавшись щекой к окну ВИП-купе, а отец стоял, растирая корявыми пальцами влажные щеки.

– Я приеду! – беззвучно кричал Славочка за толстым двойным стеклом.

И больше не приехал никогда…

Глава 31

Разгневанный Игорь Григорьевич Прудов хлопнул по Асиному столу пачкой распечатанных листов А4.

– Ну вот интервалы между словами какие? Поля какие?

– Какие? – растерянно переспросила Ася.

– Разные, понимаешь, раз-ны-е! – Он покраснел от бешенства.

– Текст хороший? Данные верные? Материал логически выстроенный? Шрифт единый? Работа сделана быстро? Тогда какая разница, разные интервалы или одинаковые? Шеф прочитает это один раз и выбросит к чертям собачьим. – Ася даже не пыталась сдерживать негодование.

– Ты мне все портишь! – Игорь Григорьевич нервно наливал в прозрачный стаканчик воду из кулера и пытался найти в карманах валидол.

– Отдайте Милене, она исправит.

– Милена и так занята, головы не поднимает, а ты диверсию творишь.

Милена, бесконечно пасущаяся в Тиндере[22], утверждающе хихикнула.

Ася уронила голову на руки и тихо сказала:

– Ладно, выровняю ваши долбаные поля.

Слезы капали на буквы, заливаясь в пространство между клавишами. Текст на экране плыл, Ася пыталась мышью найти нужную иконку.

– Ну че ты так убиваешься? Ну, ей-богу, поправь интервалы и забудь. – Юлька, пригласившая Асю на эту работу, уже начинала жалеть об этом.

У Аси всегда текли слезы. Когда она приезжала утром, неизменно опаздывая, потому что обязательно задевала бампером своей машины какой-нибудь столб или вляпывалась в ДТП. Когда получала задание в течение дня, потому что это был ненужный доклад шефа для ненужного совещания. Когда уезжала домой, потому что не хотела возвращаться в квартиру, где каждая безделушка напоминала ей о четырнадцатилетней замужней жизни с Нехорошевым, которого, как выяснилось, она давно раздражала. Расставание было коротким, как удар меча по горлу. Он посадил ее напротив себя и в долгом и продуманном монологе объяснил, почему с ней невозможно жить. Ей нечего было сказать в ответ. Она не подготовилась. Он собирал вещи неспешно, несколько недель. Подыскивал себе съемную квартиру, дома не ел, демонстративно ходил в кафе.

– Лучшее, что ты готовила за все эти годы, – это окорочка из «Любимого», – сказал он ей в увертюре своего монолога.

«Любимый» – дурацкое название магазина, где Ася покупала готовую курицу на гриле. Она стояла перед зеркалом: потяжелевшая, с просевшей спиной – от того судьбоносного ушиба в крестце начались какие-то необратимые процессы, врачи разводили руками и не сулили ничего хорошего; с прорезями мелких морщинок на подбородке и губах. Она перестала быть «той классной белобрысой девчонкой», на которую оборачивались вслед мужчины, «той умненькой ведущей», которую узнавали на улице, «Аськой, женой Нехорошева», о которой любили посплетничать в Останкино. В одночасье от нее не осталось ничего. «Ну мамаша Ники – чокнутой такой» – это сейчас была она. Справедливо осмеяна и растоптана: погасшие зрачки, заплывающая талия, начинающие обвисать бульдожьи брыльки внизу щек. От изумительного овала лица и балеринной шеи остался лишь шарж. Такую нельзя любить, нельзя вдохновляться, нельзя восхищаться, нельзя желать. Все верно, она получила по заслугам. Тринадцатилетняя Ника по любому поводу пинала ее, как старого беспомощного льва.

– Понятно, почему от тебя папа ушел! – била она финкой под дых, когда не хотела мыть посуду или убирать за собой комнату.

Ася соединяла две крайние точки: она настолько всем надоела, что никто не хочет мыть чертову посуду в ее ужасном доме и стирать пыль с ее проклятых шкафов. Поэтому Нехорошев ушел. Поэтому он ее не выдержал. Ее, сорокатрехлетнюю тетку. За пару лет до их совместного финала она захотела выйти на работу.

– Куда? Зачем? – спрашивал Нехорошев. – С твоей спиной? С твоими вечными болями? Ты не справишься, не выдержишь.