Капля духов в открытую рану

Гордостью Прудова была корпоративная газета «Меткий стрелок», каждый номер которой он вешал в двух разворотах на стенде в вестибюле головного здания. Люди ходили мимо, не обращая внимания на атавизмы советского оборонпрома, но Игорь Григорьевич всякий раз останавливался и внимательно читал им же редактированные статьи. Писать в эту газету доверили и Асе. Ознакомившись с подборкой номеров, она, по традиции, закапала слезами пару полос. «Новости Мухосранска» – расхожее выражение в телевизионных кругах – по сравнению с уровнем «Меткого стрелка» были бы номинированы на ТЭФИ. Первая ее статья о судьбе главного взрывотехника концерна на фоне остальных материалов выглядела как Модильяни среди хохломы. Даже Прудов не осмелился оставить свой карандашный след на вышедших из принтера строчках.

– Ты кем была раньше, Кречетова? – спросил он изумленно.

– Человеком, – грустно ответила Ася.

– Эх, была б ты помоложе… – попытался приударить он.

– Да я вас и так на двадцать пять лет моложе!

– А Миланочка тебя еще на двадцать! – Игорь Григорьевич острил.

– Черт, нет предела совершенству.

Ася снова давилась слезами. Любая шутка, как колесико от детской пирамидки, насаживалась на шест ее отчаянья. Она, оказалось, несвежа даже для стариков и больше никогда не вырулит на большую дорогу. Нужно было как-то дожить до смерти. Как-то дотянуть, пристроив Никусю в хороший институт и выдав замуж за надежного парня. Но Никуся плевала на учебу и на высшее образование, значит, жизнь должна была тянуться бесконечно долго, безрадостно и бестолково.

Ася встала в многочасовую пробку на Ленинградском шоссе и откинулась на сиденье, отпустив руль. Открыла бутылку воды, достала две красные капсулы нурофена, выпила одним залпом. Крестец мытарил постоянной болью и будто выворачивал наизнанку привинченные к нему бедренные кости. В сумке всегда лежал шприц и ампулы сильного обезболивающего. «Вколю на следующей эстакаде», – решила Ася. Она тупо рассматривала свой маникюр, сильно сохнущую в мороз кожу (на месте детских цыпок каждую осень-зиму приходили шершавые пятна), крупную, «рахманиновскую», как говорили в музыкалке, ладонь. Как-то в последних классах, в пору ее похождений с Алкой, она купила в киоске «Союзпечать» тоненькую книжечку «Хиромантия». С подругой они изучали руки, пытались интерпретировать, предугадать будущее. Ничего не запомнилось, кроме того, что линия ее судьбы как-то предательски ломается на середине и дальше идет рваными штрихами. «Видимо, настала середина», – подумала она и проехала еще три метра. Ася гордилась, что во всех обстоятельствах, при множестве факторов, она всегда видела дальнюю цель и могла проложить к ней прямую линию. Ее не отвлекала муха на стекле, она смотрела сквозь нее на горизонт, и он был чист. Сейчас жизнь прибивала лицом к мухе и держала за шкирку: «Смотри, сука! Равняй поля, меряй пробелы, меняй Е на Ё и обратно!» Ей отрезали горизонт, будто она провинилась. Где, в чем, как исправиться?

Она стала листать пальцем номера телефонной записной книжки на приборной панели своего внедорожника, чтобы найти того, с кем можно поболтать, скоротав пробку. На букву «С» выскочил «Сайгонский». Ася долго вспоминала, кто это, и хотела было уже удалить контакт, но в памяти всплыла огромная туша в льняном мятом костюме и невообразимых размеров букет, подаренный на свадьбу. А еще на нем был… «Хаттрик» – терпкий немецкий одеколон, который потом по лицензии долго выпускал «Союзпарфюмерпром». «Как же его зовут? – подумала Ася и тут же забила фамилию «Сайгонский» в Яндексе.

– Иван Захарович, здравствуйте, это Анастасия Кречетова – в прошлом телеведущая и жена Андрея Нехорошева… – вслух прорепетировала она и нажала на зеленую трубку вызова.

Глава 32

ЛидьВасильна в фартуке, запыленном мукой, раскатывала тесто для пирога с мясом. На плите булькал борщ, под ногами вился Варфоломей, выпрашивая свиной фарш. В соседней комнате из двухнедельного запоя выходил Костик. Он лежал непризнанным Байроном и нечленораздельно мычал.

– Лидуся, мне плохо, – стонал он. – Принеси чаю с лимоном и парацетамол.

ЛидьВасильна беззлобно в отличие от всех остальных Костиковых женщин ворчала:

– Ща, все брошу.

Но все же сделала крепкую заварку и выжала в него половинчатый зонтик лимона.

Рядом с диваном, где никак не мог умереть Костик, она поставила икону Божьей матери и наказала ему молиться и просить о просветлении. Костик просил и даже истово крестился на ночь, но, видимо, не был услышан. И, как водится, просветлел старым проверенным способом: выпросил у ЛидьВасильны четыреста рублей на хлеб и кабачки и купил в «Пятерочке» пару бутылок самой дешевой водки. Кассирша в магазине, подняв глаза, спросила: «Паспорт с собой?» Костик приосанился: «Рыба моя, будь мне восемнадцать, нас не разделял бы сейчас прилавок! Мы бы тонули в общем океане желаний». «Проспись, алкаш», – равнодушно отрезала кассирша и, не глядя в его сторону, оторвала чек.