Капля духов в открытую рану

Катюша знала свою мать как облупленную. Ей было обидно не от того, что Дарья Сергеевна переживала за Славочку. А потому, что для нее мысль о расстроенном сыне была ужаснее факта смерти собственного мужа. Когда Славочка прилетел в Москву, Катя уже вернулась из Н-ска. Они встретились в кафе на Чистых прудах, сестра передала ему сверток.

– Это лежало у отца на столе. Думаю, он хотел, чтобы ты хранил у себя. Открой дома.

Они поговорили, повыдергивали смешные и теплые ниточки из клубка детских воспоминаний. Катюша помнила об отце гораздо больше подробностей. Как, например, он подогревал пиво и втайне от матери давал ей несколько глоточков, когда болело горло. Как учил не бояться страшилищ в книжках и кино. «Смейся над ними, Катюш. Смотри, какие дурацкие лапы у дракона, как ему неудобно бегать. А огонь из пасти. Представляешь, как по ночам его мучает изжога…»

Ночью, перед сном, Славочка распаковал сверток. Под бумагой было вафельное полотенце. В нем – завернутый луивиттоновский, в коричневую шашечку, органайзер. На разлинованных страницах мелким почерком и с грамматическими ошибками были написаны стихи. Не в рифму, не в размер. О том, как хорошо иметь сына, который прославит твой род, как прекрасна любовь ребенка к родителям, какой тонкий инструмент скрипка, как крепка дружба с собакой. На крайних страницах еще более мелкими буквами значились произведения, которые исполнял Славочка со времен Н-ской школы и по сей день. Они были скрупулезно каталогизированы и записаны с точностью истинного музыканта: «В.А. Моцарт. Фантазия d-moll».

Сердце загорелось, словно бочка с кипящей смолой. Славочку разрывало от невыносимой нежности к отцу, к кривым и узловатым стихам, похожим на его пальцы. К точному библиотекарскому списку композиций, которые Славочка и сам бы не сложил в такую стройную систему. Почему отец был столь нелеп, столь угловат и смешон, столь уязвим и беззуб? Почему он не мог даже красиво умереть, сохранив лицо, позу, свежую одежду? Почему Славочка всю жизнь отворачивался от таких людей, будто они могли замарать его безупречно выстиранную и выглаженную Дарьей Сергеевной рубашку?

В бессонницу Славочка часто доставал отцовскую книжку. Перечитывал неказистые стихи, испытывая стыд и жалость, пробегался по каталогу, вспоминая залы, гримерки, города, где он исполнял то или иное произведение. Не пытался себя сдерживать, папино вафельное полотенце мгновенно впитывало слезы.

Через неделю после звонка Костика, мучаясь чувством вины, Славочка набрал его номер. «Жив ли клоун?» – подумал он, слушая в трубке длинные гудки.

– Алло. – Костика явно разбудил звонок.

– Ну как ты, придурок?

– Славец, ты? Два часа ночи…

– Кота нашел?

– Слушай, тут такое дело. Хотел тебе звонить, но постеснялся. Ты не знаешь, какой у кошек череп?

– Что?

– Я нашел в лесу череп, белый такой. Величиной с кулак. Может, это Варфоломея?

– Костян, за неделю тело не могло разложиться настолько, чтобы остался один голый череп. Если это и кошачий череп, то явно не Варфоломея.

– Может, мы похороним этот череп как символ кошачьей любви на бренной земле? – Костик был высокопарен.

Славочка почувствовал, как его отпускает мука. Костиков абсурд имел целебное свойство.

– Покрой его лаком и поставь на полку. Где ты его нашел, кстати?

– В Сокольниках.

– Слава богу, что не в Южном Бутово. Спокойной ночи, Костян. Приходи, я тебе подкину какую-нибудь халтуру… – Славочка натянул на себя одеяло и тут же уснул.

Глава 35

Ася готовила вермишелевый суп в полной уверенности, что Ника к нему даже не притронется. После ухода Нехорошева дочь перестала есть дома. Назло матери заказывала еду из «Макдоналдса» и других забегаловок, оставляя по всей квартире разбросанные пустые пакеты и бумажные стаканы из-под колы. Ася кричала, уговаривала, умоляла поберечь желудок – Никуся смотрела на нее как на персонажа немого кино, даже не снимая наушников. В ее среде было модно слушать хиты девяностых. Ника носила мамину куртку «Адидас», три полоски, и юбку, сшитую Асей из убитых джинсов старшего брата. Все это она нашла в бабушкином шкафу в Н-ске. Ася сложила губы в трубочку и втянула в себя кипящий суп из мельхиоровой ложки. В целом она была согласна с Никусей – есть ее стряпню совершенно не хотелось. После заявления Нехорошева о куриных окорочках из «Любимого» у нее больше не получалось ничего. Будто готовила она не из продуктов, а из ветоши. Впрочем, на откатном банкете, который она устроила, увольняясь из оборонки, все заказанные блюда тоже казались ей невкусными. Было много цветов, Игорь Григорьевич произнес длинную пафосную речь, во время которой Ася почувствовала, каково это, когда провожают в последний путь. Юлька с Миланой пустили слезу.

– Ты ведь и правда нашла себе что-то грандиозное? – спрашивали они.