Карамель (СИ)

Я подхожу к кровати, кладу ладонь перед пауком раскрытой, а другой рукой подталкиваю его на себя, после чего переношу в террариум. Эмоции новосела остаются для меня неясны, и я, не торопясь, присаживаюсь на колени к тумбе, за дверцами которой потаенно укрыты пакеты с мертвыми мотылями, насекомыми, странно-безобразная крошка, листья растений и банка с несколькими живыми грызунами. Неприязнь не касается меня — мышь с половину ладони оказывается подвешена за собственный хвост у меня между пальцами, и я опускаю ее в террариум. Бедное животное искрится с места на место, волнуется, издает попискивания и бегло перебирает своими крохотными розовыми лапами. А паук, затаившийся в листве и не воспроизводящий никаких движений, будто бы не замечает мышь, снующую из угла в угол его укрытия. Та, на удивление быстро оторопев, попрощавшись со страхом и порезвившись, останавливается подле поилки и желает утолить свою жажду. Распечатанная бутыль стоит рядом с тумбой, вода — неаккуратно налитая в поилку — расплескивается от каждого смешного толчка лап мыши, а вот лапы паука медленно переносят его тело в сторону добычи. Грызун озирается, смотрит на него — он замирает; взгляд черных, с маленьким проблеском глаз изучает слившегося с листвой хищника, и тогда тогда глупая мышь продолжает пить. Я сама, присев рядом, выжидаю момента охоты, погони, ловли. Грызун отстраняется от поилки и решает пробежаться рядом с хищником — выстрел! неверный шаг. Как только паук оказывается в нескольких сантиметрах от мыши, молниеносная скорость его движения запрокидывает тело на крохотного глупца, мохнатые лапы стискивают добычу и продолжительно душат, пока мышь не перестает дергаться.

Я отхожу от террариума, пребывая в легком экстазе; увиденное мной — непередаваемо, и от того я не сдерживаю улыбку. Вот бы я тоже могла стать пауком…

Но я чувствую, что мы — лишь жалкая крыса, отвлекшаяся на поилку с водой и решившая утолить свою жажду. А паук… паук — это стены Нового Мира. И сейчас они, как никогда раньше, лапами своими ухватились за мое горло.

Миринда готовит по велению отца мне обед и преподносит его в комнату. Я съедаю порцию супа, после чего возобновляю свое чтение.

Мать, должно быть, сидит у себя в спальне. Я не слышала ни как она приходила, ни как уходила — пустое окно; я понимаю ее — выход на улицу при сложившихся обстоятельствах будет приравниваться к попытке самоубийства; шаг на мраморную плиту — и вот чужие люди докучают с интервью. Именно поэтому я все еще в некотором восторге — и в этот же момент страхе — после выходки Золото. Ей все ни по чем, любая неприязнь по плечу — теперь я еще больше в этом уверена; страх вспугнул даже ее мать, но не саму девушку — все шоу, и она — главная звезда на нем.

Отец долго не возвращается с работы, время близится к комендантскому часу, но я не волнуюсь — не волнуюсь за него; думаю, что он задерживается, пытаясь наладить отношения с семьей Тюльпан, которая более других сейчас меня волновала. Закон перехитрить возможно, а вот личную обиду законопослушного — нет. Я грежу тем, чтобы хотя бы Винботтл отступили от семьи Голдман. Дочитываю последнюю страницу — главный герой умирает — и ложусь спать.

Более я ничего не в состоянии сделать. Новый Мир — мой личный — рушится.

День Шестой

— Проснись, Карамель! — слышу я голос отца, и уже проклинаю это утро.

По каким причинам я должна вставать в официальный выходной против своей воли и с каких пор отец пребывает в моей комнате?

— Карамель! — повторяет он, на что я открываю глаза и поднимаюсь.

— Ты никогда не будил меня прежде, — говорю я, сонно протягивая слога и поправляя пижаму.

— И никогда не занимался должным образом твоим воспитанием. Может, поэтому сейчас почти весь Новый Мир ненавидит тебя?

— Почти? — усмехаюсь я.

— На твоей стороне сейчас только твоя семья и Ромео.

Мужчина отступает к дверям, а я скидываю ноги с постели в теплый выкрашенный ворс. Хочу задаться единственным вопросом, но долго мусолю его на языке, после чего решаю озвучить.

— Я могу увидеться с Ромео?

— Ему запрещено, — отчеканивает отец, будто готов он был именно к этому вопросу. — Никакого контакта, Карамель, ни устного, ни письменного, — поясняет он, и я вздыхаю.

— Так зачем ты разбудил меня?

Интонация моего голоса рубит постепенно теплеющий отцовский взгляд, и тот опять становится каменным булыжником.

Я оглядываюсь и вижу рядом со скомканным одеялом длинный чехол для одежды.

— Празднование моего повышения, — говорит отец с тем же заученным и отточенным до великолепия мастерством; он знал наперед каждый мой возглас и в минимальное количество слов уложил ответы на них. — Ты наденешь это, Карамель. — Глаза режут чехол рядом. — Но сначала умоешься, накрасишься… и сделаешь все то, что делают девочки, когда пытаются показать, будто у них все в порядке.

— Ты серьезно? — посмеиваюсь я. — С каких пор ты этим занимаешься?

Он не дает разрастись язве сполна, острые ветви ее обрываются от голоса-топора.