Караван-сарай

Сославшись на неотложные дела, я испросил у моего друга несколько дней отсрочки, прежде чем погрузиться в негу «Глициний», на самом же деле решив провериться у другого специалиста. Тут меня как раз пригласили в смотровую. Обожаю этого врача – редчайшей простоты человек, а уж как обходителен с пациентами! Такое мягкосердечие куда полезнее всех медикаментов. Я справился о его самочувствии – отнюдь не из простой вежливости: бедняга вот уже лет двадцать страдал от желудочной язвы; тот признался, что впервые за всё это время последние несколько месяцев обошлись без новых приступов – хотя никакого лечения он не проходил; я задумался тут о моём аппендиците. Доктор осмотрел меня и категорически запретил какие бы то ни было операции: «Просто сместилась ваша застарелая невралгия», – заверил он. Далее мне смерили давление «Вокезом», тонометр показал 140 на 90 – прекрасная медиана. Я вышел из кабинета в приподнятом настроении и отправился в кондитерскую подкрепиться чашечкой чаю. Там мне повстречалась Берта Бокаж, которой я не замедлил рассказать обо всём, что со мной приключилось:

– На вашем месте, – сказала она, – я бы проконсультировалась в третий раз. Пойдёмте-ка, мой врач как раз сегодня принимает.

Я не заставил себя долго упрашивать – просто было приятно провести какое-то время в её компании. Нас немедля провели к очередному эскулапу: он битый час беседовал со мной о живописи и литературе! Мы оба пришли к заключению, что разобраться во всём этом никакой возможности нет, а потому остаётся лишь бесстрастно созерцать, после чего врач посветил мне в глаза лампой в две тысячи свечей[175]; «Да вы, батенька, невротик, – отрезал он, – работайте, развлекайтесь – давайте-ка смеряем вам давление “Пошоном”». Этот аппарат показал уже 1 10 на 60. «Слабак, – изрёк тогда мэтр, – отдыхайте, никакой работы, и по вечерам особенно не возбуждайтесь».

Я был сражён этим диагнозом, и напрочь позабыв спросить об аппендиците, в отчаянии направился домой с ощущением, что хорошо чувствовал себя лишь те полчаса, которые заняла дорога от одного доктора к другому! Я решил тогда прибегнуть к моей собственной психотерапии и попытаться убедить себя, что никакие болезни мне не грозят; вечером того же дня меня ждала редкая удача: раскрыв одну американскую газету, я наткнулся на статью по медицине. Под конец её автор утверждал, что в Нью-Йорке аппендициты давно уже не вырезают; всякая операция опасна сама по себе, а потому медики склонны откладывать такое вмешательство до самого последнего момента. Из всего этого я сделал следующий вывод: не лечатся лишь те, кто набрался достаточно знаний, чтобы понять, что ничего не знают. Врачеватели верят в медицину не больше, чем священнослужители – в Бога. К счастью как для тех, так и других, в общей массе всегда найдутся соответствующие их профессии «бо´льшие роялисты, чем король»…

Боль в боку уже никак о себе не напоминала, так что я решил лечиться по моему собственному методу и посмотреть вечером какой-нибудь спектакль; мне как раз прислали контрамарку на прогон в одном бульварном театре: автор слыл форменным идиотом, а стало быть, напрягаться над его произведением не придётся!

Удобно усевшись, я ещё до третьего звонка смог насладиться весьма забавным зрелищем, а именно: ухищрениями, на которые пускаются критики, чтобы проскользнуть на своё место, не давая капельдинершам на чай! В кресле рядом со мной возвышался здоровяк, громоздкий, точно клетка для попугая из рельсового железа! Не успели поднять занавес, как он уже принялся болтать со своим соседом: то был критик, исполненный важности своей миссии, считавшийся маститым и даже пописывавший некогда собственные пиесы; казалось, в нём жировой подкладкой отложились все те бессмыслицы, что он ежедневно исторгал на страницы газет, и те, что ему только предстояло породить, – каковые он методично излагал восседавшему с ним рядом собрату по перу: ну нет, его на мякине не проведёшь! Уж он-то в театре разбирался и мог сразу сказать, что пойдёт, а что – нет; ему и Сарсе[176] даже как-то заметил: «Дорогой мой, как тонко вы чувствуете театр!» Мишенью своих нападок он выбрал одного артиста (которого я лично считал выдающимся) и не жалел сил на то, чтобы сровнять его с землёй; очевидно, своими разглагольствованиями он пытался поразить сидевшую в ряду перед ним женщину, по виду – молоденькую театралку, – которую, казалось, приводили в ужас саркастические ремарки этого кретина.