Караван-сарай

Первым, на что я обратил внимание, зайдя к певице, было висевшее на стене в прихожей подобие застеклённой коробки, а внутри – миниатюрная шхуна под парусами, крошечными белыми квадратиками, развёрнутыми, как мне показалось, в сторону Америки; на рамке красовалась табличка: «Эта картина принадлежит Жану Кокто» – у Кокто же, по словам доморощенной дивы, дома стоял такой же корабль, но с подписью: «Эта шхуна принадлежит Ивонне Жорж[179]». Это на случай смерти одного из владельцев, пояснила она, чтобы душеприказчики смогли без труда объединить оба произведения. Не правда ли, прекрасная история для любителей мистерий? Подумав, я решил, что такой загробный брак – единственный союз, уготованный некоторым из нас. За мыслями о шхуне я совершенно позабыл о том, что заставило меня принять приглашение на ужин: не знаю, доведётся ли мне увидеть проносящийся по кухне поезд или зеркало, в котором нельзя увидать своего лица…

Вскоре явились несколько друзей хозяйки дома: среди прочих один русский из балетов Дягилева, бывший генерал царской армии, священник в штатском, племянник известного политика и студентка-медичка, вместо броши носившая миниатюрный скальпель из платины, инкрустированной рубинами! Заметив моё восхищение, позднее она попросила меня принять драгоценность в подарок. Докторша много рассказывала о своей работе, о больницах – в частности, что множество раненых на войне солдат до сих пор продолжают лечение: раны никак не заживают, застрявшие осколки вызывают новую инфекцию; каждый день приносил свою долю беспрестанно возвращавшихся былых страданий.

– Видали бы вы детей, которых заводят эти несчастные, – добавила она, – зрелище, способное отвратить вас как от Отечества, так и от материнства!

Аббат Z внимательно слушал и казался взволнованным, даже возмущённым. Когда же его возмущение внезапно прорвалось, нам пришлось выслушать настоящую обвинительную речь:

– То, что война отвратительна, – заявил он, – думаю, доказывать не надо, а значит, и её следствия точно так же могут быть лишь омерзительными. Мне довелось повоевать, и всё время службы меня не оставляла одна мысль: покончить с собой, чтобы не быть более свидетелем этой рукотворной драмы во всей её тошнотворности; мне не хватило храбрости спустить курок – и только поэтому я сегодня жив. Как мог я стать чуть ли не пособником тех, кто заставляет людей поверить в какую-то мистику, красоту войны… Красоту безумия, скорее!

Мы переглядывались, поражённые таким всплеском. Священник слыл добрым малым, любившим вращаться в театральных кругах: актрисы были с ним любезны и считали удачной приметой, если вечером перед премьерой тот захаживал посидеть у них в гримёрке… Никто и подозревал в нём такого пыла; он же не умолкал:

– А возьмите мундиры со всеми их крестами и аксельбантами – это изобретение дурманит и пьянит почище любых наркотиков! Самый бесхитростный и чистый душой человек, стоит ему нацепить на рукав две красные или позолоченные нашивки, становится бездумным тираном. Тотчас он считает себя выше остальных, полагая себя вправе творить бесчинства без того, чтобы за такое бесправие пришлось отвечать! Какое там – его ведь покрывает сообщник, выше чином и богаче галунами, который только рад, если кто-то оказывается неправеднее его. Ей-ей, изобретение такого «превосходства», выражаемого нагромождением мишуры и побрякушек, лишь выдаёт у рода человеческого безумную тягу к доминированию. Высшая цель и высшее счастье тут – помыкать живым существом, всеми существами, чтобы в итоге поработить ближнего своего безо всякого на то права, ничем его за такое служение не поощряя, не прикладывая ни малейшего усилия самому, но лишь следуя сложившейся годами рутине вплоть до того дня, когда вас попросят на покой, а там уже ждут своего часа мстители Вермут-с-Вишнёвкой и Биттер-с-Лимончиком! Ведь признайте, если всю свою жизнь тираны пытались унизить других, на старости лет, кочуя из одного бара в другой, они с успехом оскотиниваются сами!

Меня позабавил тон этой филиппики – и в подобном месте: буржуа наверняка рассчитывали «неплохо повеселиться» у певицы! Я решил поддразнить оратора:

– А что же солдаты в траншеях? – спросил я его. – Что вы о них думаете?

– Солдаты? Бедняги бултыхаются в плохо скроенной и откровенно нелепой униформе – как глупо она выглядит рядом с ладно подогнанным позолоченным мундиром, – а если их физиономия выдаёт хоть проблеск интеллекта или намёк на характер, то высшие чины только и думают, как бы оттяпать им нос или уши, выколоть глаза, с тем чтобы утвердиться в собственном превосходстве. Но, по счастью, Государство не дремлет! Ему не улыбается платить пособия по инвалидности, так что подобной прыти оно не одобряет. Власть экономит – чтобы потом ничто не мешало сорить деньгами! Так во время войны она сорила людьми; лучше пусть полягут десятеро солдат, чем одна лошадь: людей можно просто выдернуть из строя, а за коня придётся платить; ну, а рента вдовам, сиротам и калекам – потом разберёмся…