Караванные города

Любопытная, грубая и примитивная фреска, нарисованная на стене рядом с наосом, изображает культовую сцену, которая, конечно, относится к Афладу; жрец совершает жертвоприношение орлу, стоящему над рогами алтаря и увенчанному летящей Викторией. Рядом — человек, для которого это жертвоприношение совершается, — парфянский чиновник. Хорошо известно, что орел — символ великого солнечного божества Сирии. Эта фреска напоминает алтарь, обнаруженный в верхних слоях гласиса в 1929–1930 гг. На этом алтаре, который описан профессором Хопкинсом в нашем третьем отчете, мы вновь видим парфянского чиновника, совершающего жертвоприношение, на этот раз перед божеством, сражающимся со львом, — еще один мотив, позаимствованный персами у вавилонян и ассирийцев.

Подведем итоги. Похоже, насколько позволяют нам сейчас наши сведения (публикация святилища профессором Хопкинсом в пятом отчете может дать некоторые новые материалы, которые могут противоречить этой теории), что святилище или святилища северо-западного угла были посвящены богам, которым, наряду с другими, поклонялись проживавшие в городе парфянские солдаты и чиновники. Поэтому не удивительно, что в римский период святилище пришло в упадок, было заброшено и в конце концов погребено под кирпичами гласиса. Римские солдаты не имели ничего общего с богами своих врагов. Они предпочитали богов своих клиентов и друзей — пальмирцев. Святилища в двух частях города являются настоящими символами дуалистического характера жизни Дуры; в юго-западной части — боги парфянских солдат (см. рис. XXXI, I), а в северо-западной — боги паль-мирских караванщиков, которым в последний период дуранской жизни поклонялись преемники парфянского гарнизона — солдаты римско-сирийской армии.

В качестве заключения к этому короткому обзору городских храмов я хочу добавить, что в Дуре, как и в Пальмире, мы обнаружили серию храмов, посвященных чужеземным, а не местным богам. Я уже упоминал об Атаргатис, Нанайе, Беле и его спутниках, Афладе, Артемиде-Аззанатконе, а позже скажу несколько слов о Тихе Дуры и о небольшом военном святилище, расположенном у ворот цитадели. До сих пор мы не нашли ни единого греческого храма и не имеем ни малейшего представления о том, где поклонялись греческие и македонские жители Дуры в раннее время; о более позднем времени мы можем только догадываться. Мы должны предположить, что они, вероятно, в качестве места своего поклонения использовали храмы, которые мы уже раскопали, хотя они и принадлежали восточным богам.

В русском тексте этой книги я завершил этот параграф замечанием о том, что в Дуре не обнаружено ни малейших следов ни еврейской религии, ни христианства. Этот факт меня очень сильно удивлял, потому что можно было ожидать, что мы наткнемся на христианские древности в III в. н. э. в большинстве городов Востока и особенно в Дуре, которая находилась так близка от Эдессы — одного из крупных центров раннего христианства.

Таким было мое мнение несколько месяцев назад, и так оно и появилось бы в печати, если бы не наши наиболее сенсационные находки сезона 1931–1932 гг. Они еще раз показывают, каким осторожным надо быть, строя свои выводы на отрицательных фактах, и как важно не покидать места археологических раскопок до тех пор, пока оно полностью не раскопано.

Я не могу останавливаться на этих находках очень подробно, так как это привилегия руководителя нашей экспедиции профессора Хопкинса — описать свое открытие. Тем не менее несколько слов сказать следует. Копая с некоторой неохотой в хаосе стен между главными воротами и первой башней к югу от нее, стены, относившиеся к зданию, разрушенному вышеназванным гласисом, профессор Хопкинс нашел две двери, ведущие в большую комнату здания. Велико было его изумление, когда он обнаружил, что стены этой комнаты покрыты росписью и что роспись иллюстрирует известные эпизоды из Ветхого и Нового Заветов, что центром всей живописной композиции была апсида или наос на задней стене, с изображением Доброго Пастыря. Сомнений быть не могло. Комната служила христианской церковью во времена, предшествовавшие строительству стены-гласиса. Так как мы точно знаем, когда был построен гласис (между 232 и 256 гг.), мы можем датировать церковь и ее росписи более или менее точно; верхняя дата — десятилетие до 250 г., но ранняя датировка более вероятна.

Самая поразительная фреска церкви изображает Воскресение или, скорее, жен-мироносиц, трех Марий, принесших поздней ночью мирру на могилу Господа нашего. Рисунок представляет собой не только большой интерес с точки зрения сюжета, но и является образцом патетического и впечатляющего искусства, переданного прекрасной цветовой гаммой.