Kardemomme (СИ)

“Но мы ведь не на занятиях, правда?”

— Прости… давай я пойду уже сам, я тяжелый.

Эвен не станет спорить, но сразу же схватит за руку, как только Исак спрыгнет с его спины, переплетет их пальцы. Так, словно эта вещь — самое естественное и привычное из всего, что он делал в жизни.

Правильно. Боже, так правильно.

— Не знаю, чего я заладил… — шмыгнет носом Исак и потупится, искоса поглядывая… на кого? Кто он ему? Друг? Сокурсник? … бойфренд?

Так быстро? Так много… и воздуха в груди не хватает от слова “совсем”.

— Я же сказал, забудь об этом сегодня. Сегодня только ты, я и эта ночь, хорошо?

Руки на лице — теплые, нежно отодвинут еще несколько выбившихся из-под кепки прядок. И губы… губы — не целуют, касаются, пробуют и тут же отстраняются, побуждая в нетерпении качнуться навстречу, поймать горячий выдох губами, утонуть, закружиться, забыть.

“Я не люблю тебя?”

— Ты у меня такой маленький.

Он уже говорил это, вызвав у Исака лишь возмущенный вопль, но, как и тогда, что-то теплое расползается по сосудам от сердца. Будто его обнимают сейчас не только эти руки, но и кто-то незримый накрыл обоих невидимым куполом, чтобы оставить только вдвоем. Навсегда.

— Не замерз?

Щеки раскраснелись и дыхание сбивается. И так хорошо, что, кажется, что-то ширится-ширится в груди и вот-вот разорвет… или просто оттолкнешься сейчас от земли, взмывая вверх… все еще держа его руку.

“Как я могу замерзнуть, когда даже кожа горит?”

“Обещай мне, что так будет всегда?”

— Знаешь, скоро светает?

Кончается ночь. Все… все кончается, правда?

“Я не… Я не… Я не?..”

— Устал от этих шатаний по ночным пустым улицам? — разочарование в голосе скрыть не получается, и Исак даже морщится от того, как жалко, блять, это звучит.

— Хочу согреть тебя в мягкой постели, — Эвен ткнется холодным носом в шею, снова пуская волну мурашек.

И Исак… Исак просто угукнет с каким-то невозможно-счастливым облегчением, вцепится в пальцы, а потом снова запрыгнет на спину, повисая на нем обезьяной. Наглой, довольной, разомлевшей, влюбленной.

“Я не… Я не…”

— Мы же пока никому не расскажем? — спросит-шепнет осторожно, как бросая камень в глубину на пробу.

Но Эвен лишь дернет плечом и подкинет на спине, устраивая поудобней.

— Мне все равно, малыш. Я бы кричал о тебе всему этому ебаному городу, миру — прямо сейчас. Никуда не отпущу больше.

— Но я не…

— Я понял, я понял. Ты успокойся. Не будем спешить, если ты того хочешь.

Исак опустит голову на плечо, устало прикрывая ресницы.

…если ты того хочешь.

“Прямо сейчас я хочу обнимать тебя в моей постели, чувствовать твои руки и губы везде. И не думать… не думать о том, что будет завтра”.

Потому что я тебя не л…

Черт, да я в тебя поуши просто.

========== Часть 49 (актеры) ==========

Тарьей иногда кажется, он рехнется. На полном серьезе. На месте и сразу. Сдуреет, слетит с катушек, повернется мозгами. Или уже…

Потому что… Нет, вы видели, что вытворяет на площадке эта длинноногая орясина? Нет? На съемках, на тусовках, в кофейне, в автобусах. Боже, да даже в парке, куда мамаши приводят сопливых карапузов, чтобы покормить уток и поваляться на травке.

Что делает Хенрик? Совсем ничего?

Вообще-то, он смотрит… Пялится так, что у Тая колени дрожат, стукаясь друг о друга, ладони потеют, а в штанах… в штанах просто дымится.

Он не понимает, считаете? Смотрит эдакой невинной овечкой, ресничками хлопает… пялится… Снова пялится, видите? И губищи свои блядские лижет. Нашел тоже место.

Ромашка невинная… в заднице.

Он смотрит, он облизывается, он дышит. Вы слышали, как он дышит? Хотя, куда вам… Это же не вашу шею как кипятком опаляет, и сразу без перехода — мурашки. Все время мурашки, хоть дезинсекторов вызывай.

…при чем здесь стриптиз, боже? Рядом с Хенриком о таком и не думаешь, потому что стриптиз, мать его, круглые сутки.

Душевный, физический… еще какие бывают?

А что он вытворяет на съемках? Он не играет, на минуточку, он живет. Живет, провоцирует, соблазняет. Касается, трогает везде и повсюду. На камеру, в гримерке, в уборной, в кабинете у Андем. О да, она или привыкла, или не видит. Думает, Хенке очень тактильный. Вот только от других шарахается, как от заразных. А Тая надо трогать и щупать. Так, словно без этого — смерть.

Нет, Тарьей не против. Тарьей и сам не умеет держать руки в карманах и плывет от каждого вдоха. Но блять! Вы знаете, как Хенрик умеет касаться? Ладонью — по шее и все. Буквально оргазм.

А что при этом думают люди? Вокруг же люди живут. Вы тоже забыли? Конечно, епт, это же Хенрик. С ним и имя свое вспомнишь только после смерти или не вспомнишь даже тогда. И так по десять раз за ночь… про дни промолчим.

Все еще думаете, что Тарьей в порядке?

А я вам о чем? Вообще не в себе.

*

— Хенке, последняя сцена. Давай без фокусов, ладно?

Тарьей тихо вздыхает, даже не надеясь на чудо. А Хенрик… что Хенрик, распахивает свои невинно-голубые глазищи так широко, так изумленно… пиздец…

— Я что-то сделал? Не понимаю…