Карьеристы

Она повернулась к нему, окинула спокойным, изучающим взглядом: в порядке ли у него голова? И начала сердиться, но не из-за того, что он как-то странно думает и говорит, а на себя — за уступчивость. Захотелось дать ему это понять.

— Долго приглядывался, к кому бы привязаться? — спросила резко.

— Долго.

Она некоторое время молчала, надув губы.

— И привязался ко мне.

— К тебе!

— Почему же ко мне?

— Ты невероятно красивая.

Она заранее знала ответ и спрашивала, чтобы услышать его.

— А что скажет Вальдас?

— Повторит то же, что говорил прежде.

— Ты же не знаешь, что он говорил прежде.

— Зато ты знаешь.

— Врешь ты все!

Едва не задевая их коленей, мимо пробирались на свои места люди — потные, со скучающими лицами; неприятно несло крепким одеколоном, табаком, пивом. Он откинулся на спинку кресла, стараясь как можно дальше отстраниться от них. Она продолжала сидеть прямо, всем своим существом близкая этой массе и совсем не чувствуя общности с ним.

На экране загорелись титры: «Иоанна — мать ангелов» — уже старый, но отличный польский фильм; потекла чужая непривычно организованная, удивляющая жизнь, полная страстей, нравственных метаний, странного безумия и красоты, новой неожиданной красоты; сотни незнакомых друг другу зрителей стали жить одним чувством, верить в рожденную на час эфемерную действительность, реализованную возможность и даже невозможность.

Он непроизвольно наклонился к ней, еще раз заглянул в лицо, которое в мерцающем свете экрана казалось одухотворенным, возвышенно-спокойным; хотел сказать, что вдруг почувствовал себя празднично счастливым, что неожиданно подумал о невесте, которой у него нет, о невесте — многие годы ожидаемой, виденной лишь в сновидениях, в белую фату укутанной, но почему-то увядшей, исчезнувшей, оставившей пустоту и ожидание. Но ничего не говорил; надо совершить что-то, чтобы мечта превратилась в действительность или тихо угасла — без жалоб, без воспоминаний.

Монахини на экране пели хоралы, таинственные тени витали под сводами монастырских келий; прибывший священник изо всех сил всадил в колоду огромный топор, мелькнуло предчувствие чего-то жуткого; мысль о смерти — бесформенная, бессловесная — коснулась сознания каждого.

Они смотрели молча, углубившись в странные, полные святого безумия события, которым сегодня трудно было верить.

Глухо лились с экрана мелодии и слова псалмов — это иезуиты пытались изгнать дьявола из душ монахинь; гнали его упорно, с серьезными, полными фанатической веры лицами, изо всех сил желая добра несчастным грешницам. В это время она повернулась к нему и неожиданно спросила:

— Ты кончил институт?

— Университет.

Несмотря на впечатляющие заклинания и песнопения, не испугавшись святой воды, которой кропили монахинь, в их душах продолжала господствовать нечистая сила, дьявол по-прежнему срывал тормоза запретов и ввергал их в безумие. Самое интересное, что нечистой силе удалось захватить новые территории: молись, плачь, — но она вселилась и в самоотверженного священника, прибывшего, чтобы победить дьявола.

Зина смотрела на эти тревожные и странные события со все растущим напряжением, время от времени вздыхая, смахивая слезу, но неожиданно спросила:

— А ты где работаешь?

— В редакции.

Поразительны были эти ее параллельные мысли, мгновенные перескоки внимания от чувствительности к железному практицизму.

Возвышенный пастырь и Иоанна, мать ангелов, каждый наособицу уединившись, розгами хлестали свои обнаженные красивые спины, изгоняя демона любви, который, вопреки множеству препятствий, проник в их сердца и навлек земной позор, кошмар греха… Монахи истязают свою плоть розгами, короли превращаются в шутов и падают на колени у ног любимой; природа удивленно прислушивается к любовным неистовствам слепцов и равнодушно посылает всем смерть…

— Интересно! До ужаса… хочется укусить тебя… Иначе невозможно выразить, — сказал он, почти не контролируя своих слов.

— Любуйся издали, — посоветовала она.

— Но я люблю тебя.

— Молчи.

Настоятельница монастыря Иоанна, обнимая ноги любимого, ползала по полу, унизившись до безумия рабыни и возвысившись до святой, вобравшей в себя всю боль мира, но не способной умереть.

Любовь — дело нешуточное. А демон любви, пожалуй, самый упорный из всех владык ада. Одержимый им священник, как бы отдавая ему дань, рубит человека, но нечистой силе этого мало. Она не покидает душ ни святой, ни убийцы.

— Видишь, Зина, какова воля судьбы, — сказал поэт и взял ее руку.

— Что за воля? — спросила она взволнованно.

— Подарила мне Иоанну и тебя.

— Что? Думаешь, это похоже на шутку?

— Думаю, это похоже на большую любовь.

— Не надо, — сказала она довольно строго, но руки не отняла.