Карьеристы

— Литве нужны честные и справедливые деятели. Литве нужны личности. — Намек Домантаса был весьма прозрачен.

Мурза покраснел, но тут же овладел собой.

— Вижу, что сердиться на тебя бесполезно, ты рассуждаешь как ребенок. Совести, идеализма, добрых намерений у нас много, даже слишком много, — иронически улыбаясь, заговорил он, — но капитала нет и своих литовских капиталистов тоже. Вот чего у нас нет, вот что нам позарез нужно! У нас нет своих денежных воротил, своих промышленников, купцов, банкиров и других состоятельных бизнесменов, которые являются необходимым фундаментом благосостояния страны, ее культуры. Мы жалуемся, что наша печать, наше искусство влачат жалкое существование, нет средств на общественные и культурные нужды, за всякой мелочью обращаемся к помощи властей, а у государства на это денег нет. Мы же ничего серьезного не предпринимаем, чтобы улучшить положение. Напротив, лишь губим любую, сколько-нибудь смелую инициативу, всякий рациональный бизнес. Если кто-то из наших приобретет имение или построит дом, мы тут же чуть ли не врагом его объявляем. Надо кончать с этой наивной близорукостью. Радоваться бы, что вот и из литовцев кто-то прочно встал на ноги…

— Осуждаем за способ обогащения, а не за само богатство! Неужели ты считаешь, что цель оправдывает средства?

— Снова ты со своими абсолютными требованиями. Где ты видел человека, который бы сколотил капитал личным трудом? Если купец удваивает свои деньги, сидя в своем торговом заведении, значит, по-твоему, его совесть уже черна? Если рабочий создает товаров на десять литов в день, а фабрикант выплачивает ему только пять, то хозяина следует считать вором? Мол, украл у рабочего недоданные пять? Думать подобным образом — значит совершенно не понимать сущности развития промышленности. Ведь капитал работает гораздо интенсивнее, чем человек. Прибыль, прибыль и еще раз прибыль — вот основа его логики и морали. Капитал, мой милый, как вода — его не заставишь течь в гору, хотя бы на той горе ежедневно провозглашались божьи заповеди и проповедовалось евангелие. Главная наша ошибка в том, что мы сдерживаем рост капитала, предъявляя ему какие-то допотопные моральные требования. Так у нас никогда не будет своих капиталистов.

— Ну что ж, желаю успеха… И обещаю не завидовать, когда ты станешь самым богатым человеком Литвы, — иронически процедил Домантас.

Мурза с гневом посмотрел на него.

— У нас разные дороги, и они никогда не сольются, — добавил Викторас. — Думаю, что на их перекрестке нам двоим недолго придется топтаться. Тебе станет ясен мой путь, мне — твой. Будущее покажет, на каком можно принести отечеству больше пользы.

Алексас закусил губу от негодования. Он воспринимал сейчас Домантаса как величайшего врага, но идти на полный разрыв не хотел. Недаром был дипломатом, стремился всегда и со всеми сохранять хорошие отношения.

— Прежде чем ссориться, подумал бы о недавнем прошлом… Да, милый мой, дружба — великое дело. Если не говорить обо всем прочем, вспомнил бы хоть о том, сколько усилий приложил я, борясь за место для твоей Бутаутайте…

Он сказал это спокойно, с деланной мягкостью, однако теперь от него веяло холодом, как от ледяной горы.

— Я помню об этом, и помню с благодарностью. К сожалению, Бутаутайте твои хлопоты не помогли. Насколько мне известно, предложение ехать в глубокую провинцию и довольствоваться должностью регистратора ее только оскорбило. Она осталась без работы и может гордиться этим.

— Благородная поза! Тоже неплохо. Ну ладно. Будь здоров! Думаю, что наши дорожки еще пересекутся…

Мурза холодно поклонился Викторасу и гордо направился к своему шикарному автомобилю.

После отъезда гостя Домантас почувствовал большое удовлетворение. Хотя во время их разговора и шевельнулась в нем подленькая мыслишка: «А не получить ли без особых трудов десять тысяч?» — ему удалось заткнуть глотку внутреннему бесу-искусителю. И теперь испытывал чувство гордости.

Да, он одержал победу и над Мурзой, и, в конечном итоге, над самим собой.

Эта победа влила в него новые силы, она как бы компенсировала поражение, испытанное им в деле Юлии Бутаутайте, вернула веру в себя.

* * *

Жена возвратилась домой поздно, и Домантас поспешил сообщить ей о предложении Мурзы. Поначалу Зина обрадовалась. Однако, узнав, что муж отказался от десяти тысяч, она взвилась как ужаленная:

— Где твой разум?! Десять тысяч! И без всякого труда, без забот!

— Ну, не кричи так, — разнервничался Домантас. — Ведь мне бы пришлось прикрывать своим именем какие-то очень сомнительные махинации.

Жена немного успокоилась.

— Думаешь, мог бы погореть?

— Погореть, может, и не погорел бы, но суть не в этом…

Зина снова повысила голос:

— Так почему же отказался, если нет никакой опасности влипнуть? Любой на твоем месте взял бы эти деньги да еще спасибо сказал.

— Взять — дело нехитрое, это всякий дурак может, а вот не взять!.. Тут надо иметь за душой кое-что поважнее денег…