Карьеристы

— Отказываюсь тебя понимать! — Домантене резко отвернулась и долго молчала: была очень недовольна мужем. — Ах!.. — вздохнула она наконец. — Какое прекрасное начало было бы для собственного дома! Все строят дома, одни мы несчастные…

— А чего нам недостает? Моего заработка вполне хватает на жизнь.

Она задумалась.

— Надеешься всегда столько зарабатывать? — Ее голос дрогнул, словно она предчувствовала, что впереди их ждут беды и несчастья.

— Надеюсь… Можешь мне поверить, честный труд на пользу родине лучше всего обеспечит наше будущее. Кто стремится поскорее набить себе карман, заработать нечестным путем, тот совершенно не верит в Литву, тот ее враг.

Теперь Домантене не удержалась от улыбки:

— Не мудрец ты, а жалкий слепец! Помнишь ли, кто дал тебе приличную службу? Знаешь ли, кто посадил тебя в директорское кресло? Думаешь — честность, трудолюбие, справедливость и прочие ангельские достоинства?

Домантас молчал.

— Кроме того, тебе лучше знать, — продолжала она, — как постоянна и надежна у нас служба: никто не уволит полезного работника… Достаточно сослаться на пример той же Бутаутайте… Очень убедительно!.. Как же, как же! Честному человеку всегда есть место. Будешь честным всегда — и никто у тебя службы не отнимет. Глупец! — И Домантене снова сердито отвернулась.

Домантас сжал зубы и застыл, боясь сорваться. Лишь холодными льдинками блестели на его бледном лице глаза.

X

Однажды июньским вечером Мурза и Домантене уехали на автомобиле за город. Хотя они теперь частенько носились по извилистым дорогам каунасских окрестностей, но обычно, насладившись скоростью, еще до захода солнца возвращались в город. Домантене не разрешала забираться куда-нибудь подальше, оставлять машину у обочины и любоваться лесными полянками и полевыми цветами.

День был душным и жарким. И те, кому удалось вырваться из города, не торопились покидать зелень полей, утопающие в тени долины, лесочки.

Миновав поросший ивами берег Немана, Мурза свернул в сторону Пажайслиса[9].

Вечерние дали светлы и прозрачны. Деревья и кустарники ярко освещены лучами заходящего солнца. По ним бежит длинная тень их автомобиля. Ветра нет, только от быстрой езды в открытой машине треплет волосы освежающая струя воздуха.

Домантене не вспоминала о доме. Забыла она и о том, что пора возвращаться.

Машина свернула в густой сосновый бор. В лицо пахнуло свежестью, лесной сумрак скрыл от глаз дали. Теперь они медленно катили по ровной безлюдной дороге. Вначале лучи солнца еще пробивались сквозь стволы. В глубине стало темнее, сосны стояли густо. Вот взгляд еще отыскивает маленькие прогалинки, но дальше сосны заслоняют друг друга, их кроны смыкаются, сливаются, и перед глазами только огромная темная стена. Тишину нарушает лишь глухое бормотание мотора. Каждое дерево, каждая иголочка, каждый листок застыли в вечернем покое.

Автомобиль круто свернул с торной дороги и покатился по мягкой, как ковер, зеленой просеке. Домантене не протестовала, только мечтательно протянула:

— Ах, какой здесь воздух! — И попыталась коснуться рукой нависавших над машиной сосновых ветвей.

Они миновали устланный мхом и иглами бор и очутились в молодом соснячке. Здесь Алексас остановил машину.

— Взгляните, сударыня, какая красота! Неужели мы не погуляем минутку? — спросил он патетически.

— Верхушки сосенок совсем синие! А я думала, что они зеленые, — щебетала Домантене с наивностью маленькой девочки.

Мурза подал ей руку, помогая выйти. И когда Зенона спускалась с подножки, вроде бы боясь, что она оступится, обнял за талию.

— Дайте мне, пожалуйста, пальто; сыровато.

Он хотел помочь ей надеть пальто.

— О нет, нет! Я только накину на плечи.

Набрасывая пальто, Алексас снова невзначай обнял ее. Домантене отступила и посмотрела на него потемневшими глазами.

Они прошли через полянку, миновали сосновую рощицу и вступили на узкую лесную тропинку. У Зеноны было отличное настроение, она охала и ахала, расспрашивала спутника обо всяких мелочах, о названиях трав, цветов. Мурза старательно отвечал, но голос у него был какой-то глуховатый. И вдруг он заговорил о другом:

— Вот мы и вдали от всех. Мы одни. Скажите, сударыня, разве не общее чувство увело нас от городской сумятицы?

— У нас действительно одинаковое чувство любви к природе, — ответила она кокетливо, словно не понимая намека. Ее лицо побледнело, глаза сузились и сверкнули. Она смотрела куда-то в сторону, не решаясь взглянуть на Мурзу.

— К природе? А не ощущаете ли вы другого, более глубокого и волнующего чувства?

Она всем телом подалась к нему.

— Дорогая Зенона, — хрипло выговорил он, — я люблю вас! — Взял ее руки и притянул к себе.

Она побледнела еще больше. Сквозь приоткрытые губы вырывалось горячее дыхание, а густые и черные ресницы совсем скрыли глаза.

Мурза долго целовал ее, а она вздрагивала, словно раненый зайчонок.

Потом ему захотелось взять ее на руки. Но она внезапно напряглась, выскользнула из его объятий и, залившись краской, приказала:

— Не смейте!

— Милая, что с вами? — ошарашенно спросил Мурза.

— Сейчас же домой!

Она подняла упавшее на землю пальто и бросилась к автомобилю.