Карьеристы

Аделе умолкла, только, тяжело дыша, продолжала ловко вязать веники; загорелое личико, крепкие небольшие руки — она казалась совсем маленькой — девчонка-подпасок, да и все; а ведь удивительно выносливая, сообразительная, никогда никаких жалоб, слез.

Ему не хотелось ни расспрашивать о подробностях, ни утешать, ни соболезновать; он думал о том, что не меньшее несчастье постигло их отряд, думал о погибших товарищах, вспоминал их лица, храбрость, азарт, бессмысленную отвагу последнего боя и все прислушивался.

Лес невозмутимо шумел, как будто не катился недавно по нему гул, когда взорвали они плотину. Где-то вдали лаяли собаки — злые, чужие. А рядом бродило большое непоправимое горе.

И все-таки в любой критической ситуации главное — действовать. Как действовать? Зачем действовать? Не было сейчас никакой возможности стремиться к чему-то определенному. Только вот она, Аделе, хоть каменный град на нее падай, не теряется, рвется вперед и, глядишь, отыскивает неожиданный, хитрый и надежный выход.

Прошло совсем немного времени, а Аделе уже навязала целую гору веников. Оглядела свою работу, улыбнулась, словно хваля себя за ловкость, стряхнула с одежды мелкие веточки.

— Достаточно! Теперь лозняка наруби, для корзин, а я веники погружу.

— Для корзин? — спросил он и понял, что задал ненужный вопрос: уже представлял себе в общих чертах задуманную ею хитрость.

— А для чего же еще? — усмехнулась она. — Наруби, побольше наруби, сколько утащить сможешь… Да поровнее…

Он торопливо тюкал топором двух-трехметровые хлысты и думал, что никто не будет их вымачивать и плести корзины. Почему она ничего не говорит? Каким образом собирается спастись? Объяснились бы, обсудили, как избежать риска, как вести себя, если случится что непредвиденное. Но Аделе молчала. Казалось, что эта небольшого росточка, красивая черноглазая девушка была лишь действием: движимая могучей интуицией, избирает она то или иное направление работы и не раскрывает рта, сосредоточившись лишь на выполнении задуманного.

Он понимал, что есть, возможно, и другие пути, чтобы и самим спастись, и других, если они живы, выручить, но сразу же подчинился ее воле и теперь послушно исполнял ее… Нет, что ни думай, а есть у этой девчонки сила духа, она имеет право руководить другими, и мыслит, и говорит предельно конкретно, с ней не поспоришь.

— Заткни топор за пояс. Пойдем в Куткялис. Тут всегда пастухи в ночное лошадей гоняют… От брода до Кутгаляй два километра…

Солнце уже поднялось над верхушками деревьев, осветило прямые, как струны, стволы сосен; на усеянной хвоей и шишками земле протянулись белые полосы, редкие кружева; пахло смолой — дышали молодые сосенки; галдели и кричали птицы; лес стелил под ноги красоту и изобилие лета.

Однако эти двое молодых людей не обращали на этот раз внимания на колдовство природы. Реальная опасность, скрываемый или преодоленный, но все-таки существующий страх заставлял их видеть мир несколько иначе.

За каждым поворотом тропинки крылась опасность, они могли внезапно наткнуться на машину, полную гестаповцев; каждая просека в лесу просматривалась. Где-то на опушке или уже в самом лесу яростно лаяли собаки — этот лай ничего хорошего не сулил: нет, не так брешут деревенские дурачки, добродушные сторожа, гавкающие лишь потому, что не умеют улыбаться. Лошадь настороженно стригла ушами, пугливо вздрагивала; казалось, весь лесной воздух пропитан злодейством, невидимые токи которого она улавливала лучше людей.

Аделе вела ее в поводу, навьюченную целым стогом веников, а Юрас тащил большую вязанку лозы — эта буколическая процессия, казалось, ни у кого не должна была вызывать подозрений.

Лес кончился внезапно, как обрубленный; перед ними лежало широкое волнующееся ржище, а примерно в полукилометре — деревня. У самой дороги стоял гестаповец с автоматом, немного подальше — другой, за ним маячил третий. Лес действительно был окружен.

— Guten Tag[14],— сказала Аделе стоящему возле дороги. Тот кивнул.

В душе они уже вознесли благодарственную молитву судьбе и мимо дикой яблони, стражем стоящей у поля, направились в деревню.

— Стой! Стой!

Остановились, переглянулись: сейчас что-то произойдет. Словно вынырнув из-под земли, к ним бежали двое гестаповцев.

Один подошел совсем близко, посмотрел в лицо Аделе, окинул взглядом ее темные, влажные от росы, по-мужски стриженные волосы, присвистнул и вгляделся еще внимательнее.

— Вроде бы знакомая, — сказал он по-литовски, искусственно растягивая слово «знакомая».

— Может, и знакомая. Живу поблизости, в деревне Кутгаляй.

— Как звать?

— Магдуте.

— Ты — Юсте.

— Юсте? — усмехнулась Аделе. — Это кто же меня в Юсте перекрестил? — Она прикрыла ладонью рот, показывая, что не может сдержать смеха.

— Гм… — смутился гестаповец. — Жаль, нет с собой твоей фотографии.

— Моей фотографии? — снова затряслись от смеха ее плечи. — Пошли в деревню, так и быть — подарю на память!

— Подаришь?

— Ей-богу, — твердо сказала Аделе.

— А это кто? — он кивнул в сторону Юраса.

— Если знаешь меня, должен и его знать. Стунгис.

— Муж, что ли?

— Муж.

Гестаповец долго смотрел на Юраса.