Карл Юнг. В поисках себя

Вместе с вдохновляющим и вероятным рациональным анализом послания человека-Иисуса Юнг предлагает символически прочитать жизнь Иисуса через ее архетипическое измерение. Например, «сошествие Христа в ад, происходящее в течение трех дней смерти, описывает поглощение исчезнувшей ценности в бессознательное, где, победив власть тьмы, он восстанавливает новый порядок и откуда поднимается на высоты небес, то есть к высшей ясности сознания» [6]. Понимание того, что он называл «христианским мифом», и символическое прочтение Евангелий, конечно, вызвали гнев богословов того времени, но несколько десятилетий спустя оно вдохновило многих христианских психологов и психоаналитиков, таких как Франсуаза Дольто («Евангелие под риском психоанализа»), Симона Пако («Евангелизация глубин»), и особенно немецкого теолога и психоаналитика Ойгена Древерманна: в 1990–2000 годах тот опубликовал важную работу, вдохновленную концепцией Юнга, переведенную на все языки мира, стоившую ему того, что Церковь запретила заниматься католическим обучением.

К этой невероятно мощной внешней критике, типичной для Запада, Юнг прибавляет, конечно, критику проективного взгляда христианства и других монотеистических религий. Как Вольтер, Фейербах и Фрейд утверждали до него, человек проецирует свою личность на внешнего Бога и таким образом Бог обретает особенное сходство с человеком. Также, следуя Фрейду, Юнг подчеркивает грубое подавление инстинктов в христианстве, презрение к телесному и болезненное превознесение целомудрия. Он напоминает, что женское начало было изгнано из христианства, и одобряет догмат Успения Девы Марии, обнародованный Пием XII в 1950 году, который вновь вводит женственное в архетипическую фигуру Божественного. «Это, без сомнения, самое важное религиозное событие за четыре столетия», – пишет он, но уточняет, что это возвышение женского начала происходит в Церкви через фигуру непорочной девственной матери. Ее нельзя воспринимать буквально как настоящую личность, а следует понимать как символ, способный привести к женоненавистничеству, – настоящие женщины рассматриваются как угроза мужскому духовному совершенству.

Вопрос о зле

Проблема отсутствия женского начала в архетипе христианского Бога (так же, как и иудейского и мусульманского) заставила Юнга задаться вопросом отсутствия в христианском Боге другой реальности: реальности зла. Как и олимпийские божества, Яхве, ветхозаветный Бог, представляется даже аморальным: одновременно добрым и жестоким, честным и несправедливым, милосердным и тираническим – и его народ боится его так же сильно, как и любит. Христианские теологи стараются избавиться от этой божественной двойственности с антропоморфическим подтекстом, создав концепцию «абсолютно доброго» Бога, в котором не существует никакого морального или онтологического зла. С тех пор зло считается privatio boni, отсутствием добра. Иначе говоря, поскольку никакого зла в Боге не существует, Творец не может быть корнем зла (его творение полностью хорошее) и зло можно понимать только как отсутствие добра.

Юнг отрицает эту концепцию, лишающую зло любой подлинности, так как считает, что она полностью противоречит нашему жизненному и мировому опыту, при котором зло и добро постоянно сталкиваются. Он считает ее даже «опасной морально, поскольку она принижает и дереализует зло и, таким образом, принижает добро тоже, лишая его неотъемлемой противоположности. Нет белого без черного, нет правого без левого, нет высокого без низкого, нет горячего без холодного, нет истины без ошибки, нет света без теней и т. д. Если зло – это иллюзия, то и добро непременно тоже» [7]. Эта теология, которую он находит нелогичной и бессмысленной, не кажется ему более обоснованной и после двух мировых войн, жестоких и убийственных, после Холокоста, Хиросимы и ГУЛАГа: «Христианский мир столкнулся сейчас с основой зла, то есть, прямо говоря, с несправедливостью, тиранией, ложью, рабством и угнетением совести. Если у русских это проявление зла без прикрас, кажется, приняло постоянную форму, то первый огромный, всепожирающий пожар вспыхнул именно у немцев. Так стало совершенно очевидным, до какой степени христианство XX века было опустошено и разрушено. После столкновения с этим зло больше нельзя упрощать до эвфемизма privatio boni – отсутствие добра. Зло стало определяющей реальностью» [8]. Юнг бросает вызов христианскому обществу, которое должно, по его мнению, переосмыслить саму основу проблемы зла и осознать его как основную реальность, которая неизбежно проистекает от Бога. Это подразумевает необходимость осмыслить божественную субстанцию заново как состоящую и из добра, и из зла.