Тем не менее на фоне реакции, охватившей Европу после поражения Коммуны, сам успех «Гражданской войны» с ее несколько неточным утверждением, что «всюду, где <…> классовая борьба приобретает хоть какое-то постоянство, вполне естественно, что члены нашей ассоциации должны стоять в авангарде» [128], помог заклеймить Интернационал как величайшую угрозу обществу и цивилизации. Самые невероятные слухи публиковались в прессе как факты: члены Интернационала сговорились с Наполеоном; они сговорились с Бисмарком; Маркс – личный секретарь Бисмарка, и теперь уже мертв. Обвинения в «подстрекательстве» повторялись так часто, что деятельности Интернационала приписали даже чикагский пожар 1871 года. Фавр, министр иностранных дел в правительстве Тьера, не удовлетворившись подавлением остатков Коммуны во Франции, выпустил циркуляр для всех европейских правительств, в котором объявил Интернационал угрозой для установленного порядка. Этот циркуляр сам по себе был сводом неточностей: в нем, например, цитировалось заявление, сделанное Альянсом Бакунина, как заявление Интернационала.
Хотя европейские правительства ужесточили свои законы, Испания оказалась единственной страной, согласившейся на выдачу французских беженцев. Несмотря на почти всеобщее осуждение Коммуны в британской прессе (полное дичайших ошибок, на опровержение которых Маркс потратил немало времени), британское правительство сотрудничать отказалось: в ответ на испанский запрос об экстрадиции министр иностранных дел Грэнвил заявил, что британское правительство не имеет права высылать беженцев, которые не нарушили ни одного британского закона и не совершили ни одного из преступлений, указанных в договоре об экстрадиции.
Вскоре стало известно, что автором злосчастного Обращения является Маркс; практически из неизвестного в Англии, за исключением очень узкого круга лиц, он быстро стал печально известным. 28 июня 1871 года он написал Кугельману, что его Обращение «наделало дьявольского шума, и я имею честь быть в данный момент самым порицаемым человеком в Лондоне. После утомительной 20-летней идиллии в моей берлоге это меня очень радует!» [129] В начале июля газета New York World прислала корреспондента для интервью с ним. В интервью Маркс убедительно опроверг наиболее яркие слухи о Коммуне. Он сказал, что Интернационал «не навязывает политическим движениям никакой определенной формы; он лишь требует, чтобы эти движения уважали его цели» [130]. Лондонская Daily Telegraph и New York Herald также брали интервью у Маркса; он утверждал, что находился под наблюдением полиции, даже когда провел несколько дней в Брайтоне. На семью Маркса Коммуна оказала ужасное воздействие: многие из их самых близких друзей в ней участвовали, и вскоре Марксам пришлось справляться с потоками беженцев и «безымянными страданиями и бесконечными мучениями» [131], которые они принесли с собой. Неизбежно бремя помощи легло и на плечи Интернационала. Беженцы, писала Женни, «буквально голодали на улицах», и «более пяти месяцев Интернационал поддерживал, то есть удерживал между жизнью и смертью, огромную массу изгнанников» [132]. В дополнение ко всем делам Интернационала Маркс обнаружил, что ему «приходится не только бороться со всеми правительствами правящих классов, но и вести рукопашные бои с толстыми 40-летними домовладельцами, которые нападали на него, когда тот или иной коммунар задерживал арендную плату» [133].
При всей своей дурной славе Интернационал после Коммуны себя исчерпал: с наступлением внешне прочного мира и склонностью европейских наций больше интересоваться своими внутренними делами импульс к интернационализму уменьшился. С реакцией можно было справиться только путем улучшения политической организации, а это можно было сделать только в пределах национальных границ. Надежда на революцию во Франции рассеялась, а вместе с ней и все шансы на революцию в Европе. Более того, хотя такие люди, как Варлен, смогли победить прудонистские взгляды в Интернационале, их синдикалистская оппозиция политическим действиям вскоре привела их к конфликту с Генеральным советом. Сам Генеральный совет был значительно ослаблен в результате притока большого числа французских беженцев, которые вскоре начали ссориться между собой так же, как и после 1848 года.