Карл Маркс. Человек, изменивший мир. Жизнь. Идеалы. Утопия

Ни один человек не мог быть более правдивым, чем Маркс, – он был воплощением правдивости. Просто взглянув на него, вы понимали, с кем имеете дело. В нашем «цивилизованном» обществе с его вечной войной нельзя всегда говорить правду – это была бы игра на руку врагу. Но даже если говорить правду часто нежелательно, не всегда нужно говорить неправду. Я не всегда должен говорить то, что думаю или чувствую, но это не значит, что я должен говорить то, чего не чувствую или не думаю. Первое – мудрость, второе – лицемерие. Маркс никогда не был лицемером. Он был абсолютно не способен на это, как неискушенный ребенок. Его жена часто называла его «мой большой ребенок», и никто, даже Энгельс, не знал и не понимал его лучше, чем она. Действительно, попав в то общество, которое принято называть обществом, где обо всем судят по внешности и приходится поступаться чувствами, наш «Мавр» был как большой мальчишка, он стеснялся и краснел как ребенок.

Вильгельм Либкнехт[173]

Рассказ оппонента-анархиста

Мы довольно часто виделись друг с другом, потому что я очень уважал его за его страстную и серьезную преданность делу пролетариата, хотя всегда с примесью личного тщеславия; я с интересом слушал его разговоры, всегда поучительные и умные, если только они не вдохновлялись жалкой злобой, что, к сожалению, бывало очень часто. Однако между нами никогда не было полной близости; наши темпераменты не переносили этого. Он называл меня сентиментальным идеалистом, и был прав; я его называл мрачным, вероломным, тщеславным человеком – и тоже был прав.

Михаил Александрович Бакунин[174]

Рассказ любящей дочери

И все же для знавших Карла Маркса нет более забавной легенды, чем та, которая обычно изображает его угрюмым, суровым, непреклонным и недоступным человеком, кем-то вроде Юпитера-громовержца, вечно мечущего молнии, без единой улыбки на устах, одиноко и неприступно восседающего на Олимпе. Подобное изображение самого живого и самого веселого из всех когда-либо живших людей, человека с бьющим через край юмором и жизнерадостностью, искренний смех которого был заразителен и неотразим, самого приветливого, мягкого, благожелательного из товарищей являлось постоянным источником удивления и развлечения для всех, кто знал его.

В семье, как и в отношениях к друзьям и даже просто к знакомым, главной характерной чертой Карла Маркса можно, пожалуй, считать его неизменно веселое расположение духа и его безграничную отзывчивость. Его доброта и терпение были поистине изумительны. Менее мягкого человека часто выводили бы из себя люди, постоянно отрывавшие его от работы и обращавшиеся к нему с просьбами.

<…>

Тем, кто посвятил себя изучению человеческой природы, не покажется странным, что человек, бывший таким непреклонным борцом, мог быть в то же время добродушнейшим и нежнейшим из всех людей. Они поймут, что он потому и умел так остро ненавидеть, что был способен так глубоко любить; что если его язвительное перо могло так прочно засадить кого-нибудь в ад, как это было под силу только Данте, то лишь потому, что он был таким преданным и нежным; что если его саркастический юмор мог разъедать, как кислота, то тот же самый юмор успокаивал нуждающихся и отчаявшихся.

Элеонора Маркс[175]

Рассказ английского джентльмена

Первое впечатление от Маркса, каким я его увидел, было впечатление мощного, лохматого, нечесаного старика, готового, если не сказать жаждущего вступить в конфликт и весьма подозрительного в том, что касается нападок.

Когда он с яростным негодованием говорил о политике либеральной партии, особенно в отношении Ирландии, маленькие, глубоко запавшие глаза старого воина загорались, тяжелые брови морщились, широкий, сильный нос и лицо наливались страстью, и он выплескивал поток бурных обличений, в которых проявлялся и жар его темперамента, и удивительное владение нашим языком. Контраст между его манерой поведения и высказываниями, когда он был охвачен гневом, и его позицией при изложении своих взглядов на экономические события того периода был очень заметен. Он без видимых усилий переходил от роли пророка и яростного обличителя к роли спокойного мыслителя, и я с самого начала почувствовал, что на этой последней почве должно пройти много долгих лет, прежде чем я перестану ощущать себя учеником в присутствии учителя.

Генри Гайндман[176]

Признания

Мартин Таппер[177]

Nihil humani a me alienum puto[178]

De omnibus dubitandum[179]

10. Наследие Маркса