После этого разрыв между ними был окончательным. Маркс предал огласке эти противоречия летом того же года, резко напав на статью Руге о восстании ткачей в Силезии. Несколько тысяч ткачей сломали станки, недавно введенные в производственный процесс и снижавшие их заработную плату: обошлись с ними с особой жестокостью. Статья Руге, критикующая патерналистское отношение Фридриха Вильгельма IV к социальным проблемам, появилась в Vorwärts[56]
, новом издании, выходившем два раза в неделю и ставшем (во многом благодаря таланту его редактора Ф. К. Бернайса) главной трибуной для радикальных дискуссий среди немецких эмигрантов. В своей статье Руге справедливо отрицал, что восстание ткачей имело какое-либо непосредственное значение: ни один социальный бунт, по его словам, не мог иметь успеха в Германии, поскольку политическое сознание было крайне неразвито, а социальная реформа вытекала из политической революции.Маркс опубликовал свой ответ в Vorwärts в конце июля 1844 года. Он придавал действиям ткачей совершенно нереальное значение и выгодно отличал масштабы их восстания от восстаний рабочих в Англии. Политического сознания было недостаточно, чтобы справиться с социальной нищетой: Англия имела очень развитое политическое сознание, но при этом была страной с самым широким распространением нищеты. Британское правительство располагало огромным количеством информации, но после двух столетий принятия законов о нищенстве не смогло найти ничего лучшего, чем работный дом. Во Франции Конвенция и Наполеон также безуспешно пытались подавить нищенство. Таким образом, вина заключалась не в той или иной форме государства – как считал Руге, – и решение не могло быть найдено в той или иной политической программе. Вина заключалась в самой природе политической власти: «С политической точки зрения государство и любая организация общества – это не две разные вещи. Государство – это организация общества. В той мере, в какой государство признает существование социальных злоупотреблений, оно ищет их истоки либо в естественных законах, которые не подвластны никакой человеческой власти, либо в независимом от него частном секторе. Так, в Британии нищета – естественное следствие того, что население всегда превышает средства, необходимые для его существования; однако она объясняет нищенство природной грубостью бедных, тогда как король Пруссии объясняет его нехристианским духом богатых, а Конвенция – контрреволюционным и подозрительным отношением собственников. Поэтому Британия наказывает бедных, король Пруссии увещевает богатых, а Конвенция обезглавливает собственников» [103]. Если бы государство хотело преодолеть бессилие своего управления, оно должно было бы упразднить себя, ибо чем могущественнее государство и чем более развито политическое сознание нации, тем менее она склонна искать причину социальных бед в самом государстве. Маркс еще раз обосновал свою мысль ссылкой на Французскую революцию, герои которой «отнюдь не видели источника социальных недостатков в государстве, а видели в социальных недостатках источник политических несчастий» [104].
Таким образом, для Маркса было важно не «политическое сознание». Силезское восстание являлось даже более важным, чем восстания в Англии и Франции, потому что продемонстрировало более развитое классовое сознание. Положительно сравнив работы Вейтлинга с трудами Прудона и немецкой буржуазии, Маркс повторил свое предсказание, сделанное в Deutsch-Französische Jahrbücher, о роли пролетариата и шансах на радикальную революцию: «Немецкий пролетариат – теоретик пролетариата европейского, как английский пролетариат есть его экономист, а французский – политик. Следует признать, что Германия имеет призвание к социальной революции, которая предстанет тем более классической, поскольку не способна к революции политической. Только при социализме философский народ может найти соответствующую деятельность, и, следовательно, только в пролетариате он находит активный элемент своей свободы» [105]. Маркс закончил статью фрагментом, в котором в сжатой форме подвел итог своим исследованиям социальных изменений: