«Социальная революция, даже если ограничивается одним промышленным районом, затрагивает всю совокупность, потому что она есть протест человека против обесчеловеченной жизни, потому что она начинается с позиции отдельного, реального индивида, потому что коллективность, против которой реагирует отделенный от себя индивид, есть истинная коллективность человека, человеческая сущность. Политическая душа революции заключается, напротив, в стремлении классов, не имеющих политического влияния, покончить со своей изоляцией от высших позиций в государстве. Их позиция – это позиция государства – абстрактного целого, существующего только в отрыве от реальной жизни. Таким образом, революция с политической душой также организует, в соответствии со своей ограниченной и двойной природой, правящую группу в обществе в ущерб обществу» [106].
Таким образом, идея Руге о том, что социальная революция обязательно имеет политическую душу, была противоположна истине: «Каждая революция социальна постольку, поскольку она разрушает старое общество. Всякая революция является политической в той мере, в какой она разрушает старую власть <…> Революция в целом – свержение существующей власти и разрыв прежних отношений – есть политический акт. Социализм не может быть реализован без революции. Но когда начинается его организаторская деятельность, когда формулируются его конкретные цели, когда его душа выходит вперед, тогда социализм сбрасывает свой политический плащ» [107].
Эта полемика ознаменовала конец всех связей с Руге. Хотя Маркс продолжал дружить с Гервегом, это тоже продолжалось недолго, и вскоре Маркс признал, что в строгостях Руге все-таки что-то есть. Сибаритский характер Гервега и его сентиментальная концепция коммунизма не могли гармонировать с темпераментом и идеями Маркса, о котором Гервег в то время писал, что «он был бы идеальным воплощением последнего схоласта. Неутомимый труженик и великий эрудит, он знал мир больше в теории, чем на практике. Он полностью осознавал собственную ценность <…> Сарказмы, с которыми он обрушивался на своих противников, имели холодное проникновение палаческого топора» [108]. Разочаровавшись в Гервеге, Маркс проводил все больше времени с Гейне, единственным человеком, которого, по его словам, ему было жаль оставлять после изгнания из Парижа.
Гейне сразу после революции 1830 года устроил свою штаб-квартиру в Париже. Прекрасно себя чувствуя в городе, в котором жили Мюссе, Виньи, Сент-Бёв, Энгр[57]
, Шопен и многие другие известные деятели культуры, Гейне не только расцвел как поэт, но и увлекся учением Сен-Симона и более поздних французских социалистов. Озлобленный запретом своих книг в Пруссии, он считал успех коммунизма неизбежным, но боялся триумфа масс и «того времени, когда эти мрачные иконоборцы уничтожат мои лавровые рощи и посадят картофель» [109]. Его дружба с Марксом совпала с написанием большей части его лучших сатирических стихов, в которых Маркс, как говорят, ободрял его словами: «Оставь свои вечные жалобы на любовь и покажи поэтам-сатирикам, как это делается на самом деле – с помощью кнута!» [110] По словам Элеоноры: «Был период, когда Гейне ежедневно приходил к Марксу и его жене, чтобы прочитать им свои стихи и услышать мнение. Маркс и Гейне могли бесконечно пересматривать небольшое десятистрочное стихотворение – выверяя каждое слово, исправляя и полируя его, пока все не становилось совершенным и не исчезали все следы их работы. Требовалось много терпения, поскольку Гейне был чрезвычайно чувствителен к любой критике. Иногда он приходил к Марксу буквально в слезах из-за того, что какой-то малоизвестный писатель нападал на него в журнале. Лучшей тактикой Маркса в таком случае было обращение к его жене, чья доброта и остроумие вскоре приводили отчаявшегося поэта в чувство» [111].Гейне также спас жизнь первому ребенку Маркса: приехав однажды, он застал ребенка в конвульсиях, а обоих родителей в смятении. Он немедленно прописал горячую ванну, сам приготовил ее и искупал ребенка, который сразу же поправился.