Карл Маркс. История жизни

Уже в сентябрьской книжке «Вестника» Беккер извещал об этом союзе, цель которого — создавать секции Интернационала в Италии, Франции, Испании и вообще повсюду, куда только проникает его влияние. Но лишь четверть года спустя, 15 декабря 1868 г., Беккер обратился к генеральному совету с просьбой о принятии союза в Интернационал, после того как такая же просьба была отклонена бельгийским и французским федеральными советами. Неделю спустя, 22 сентября, Бакунин писал из Женевы Марксу: «Мой старый друг! Более чем когда-либо я теперь понимаю, насколько ты прав, когда идешь по великому пути экономической революции и призываешь нас ступить на нее, презирая тех, которые блуждают по окольным дорожкам частью национальных, частью чисто политических затей. Теперь я делаю то, что ты делаешь уже в течение двадцати лет. После торжественного публичного разрыва с буржуазией на бернском конгрессе я не признаю никакого другого общества, никакого другого мира, кроме мира рабочих. Мое отечество теперь Интернационал, к числу наиболее выдающихся учредителей которого ты принадлежишь. Таким образом, дорогой друг, я твой ученик и горжусь этим. Вот какова моя позиция и мои воззрения». Нет никаких оснований сомневаться в искренности этих уверений.

Отношения между ними двумя быстрее и глубже всего определяются сравнением, которое сделал Бакунин несколько лет спустя, уже во время ожесточенной борьбы с Марксом, между Марксом и Прудоном. Он говорил тогда: «Маркс весьма серьезный и глубокий экономический мыслитель. Его огромное преимущество перед Прудоном в том, что он действительно материалист. Прудон, несмотря на все свои усилия освободиться от традиций классического идеализма, тем не менее оставался всю жизнь неисправимым идеалистом; он подпадал под влияние то Библии, то римского права, как я говорил ему за два месяца до его смерти, и всегда был метафизиком до ногтей. Его великое несчастье было в том, что он никогда не изучал естественных наук и не усвоил себе их метода. Он обладал некоторым чутьем, которое порою указывало ему мельком правильный путь; но, увлекаемый плохими или идеалистическими привычками своего духа, он всегда снова впадал в старые ошибки. Вследствие этого Прудон являл собою постоянное противоречие; он мощный гений, революционный мыслитель и всегда ополчался против иллюзий идеализма, но ему никогда не удавалось победить их». Так Бакунин говорил о Прудоне.

В непосредственной связи с этим он следующим образом изображал характер Маркса, каким он ему представлялся. «Маркс как мыслитель стоит на верном пути. Он установил — это его основное положение, — что все религиозные, политические и правовые явления в истории являются не причиной, а следствием экономического развития. Это великая и плодотворная мысль, которая, впрочем, не принадлежит исключительно Марксу; она возникала до него у многих других и частью была высказана другими; но ему принадлежит честь научного ее развития, а также то, что он положил ее в основу всей своей экономической системы. С другой стороны, Прудон гораздо лучше понимал и чувствовал свободу, чем Маркс; Прудон обладал настоящим инстинктом революционера, когда не увлекался теориями и фантазиями. Он почитал сатану и проповедовал анархию. Вполне возможно, что Маркс подымется до еще более разумной системы свободы, чем система Прудона, но он лишен стихийности Прудона. Как немец и как еврей, он с головы до пят сторонник власти». Такова бакунинская характеристика Маркса.

По отношению к себе самому Бакунин делал из этого сравнения тот вывод, что именно он осуществил высшее единство этих двух систем тем, что развил анархическую систему Прудона и освободил ее от всех доктринерских, идеалистических и метафизических придатков, положил в основу ее материализм в науке и социальную экономию в истории. Но это был огромный самообман со стороны Бакунина. Он пошел гораздо дальше Прудона, обладая большим, чем он, европейским образованием, и гораздо лучше понял Маркса, чем понимал его Прудон. Но он не прошел так основательно школу немецкой философии и не изучил так подробно, как Маркс, классовую борьбу западноевропейских народов. И прежде всего незнание политической экономии было для него еще более роковым, чем для Прудона незнакомство с естественными науками. Этот пробел в образовании Бакунина не уменьшался от того, что очень почетным для него образом объяснялся пребыванием в течение долгого ряда лучших его лет в саксонских, австрийских, русских тюрьмах и в сибирских ледяных пустынях.