Карл Маркс. История жизни

Бакунин говорил затем, что руководствуется политическими и тактическими соображениями по отношению к Марксу, «который меня терпеть не может и не любит никого, кроме самого себя и, быть может, своих близких. Маркс приносит бесспорно большую пользу Интернационалу. Вплоть до сегодняшнего дня он оказывал мудрое влияние на свою партию и является самой прочной опорой социализма, сильнейшей защитой против вторжения в него буржуазных целей и мыслей. Я никогда не простил бы себе, если хотя бы попытался искоренить его благотворное влияние или даже ослабить его с глупой целью отомстить за себя. Но может случиться, и даже очень скоро, что я вступлю с ним в спор — конечно, не с тем, чтобы напасть лично на него, но по принципиальному вопросу о государственном коммунизме; он горячий приверженец этого коммунизма, так же как те англичане и немцы, которыми он руководит. Это будет борьба на жизнь и на смерть. Но все в свое время, и час для такой борьбы еще не пробил».

В последнюю очередь Бакунин приводит одно тактическое соображение, которое, по его словам, мешает ему нападать на Маркса. Если бы он открыто выступил против него, три четверти членов Интернационала оказались бы его противниками. И напротив того, большинство будет на его стороне, если он выступит против той нищей братии, которая окружает Маркса; и сам Маркс будет радоваться, или, вернее, почувствует «злорадство» (Schadenfreude), как выразился по-немецки Бакунин в своем письме, написанном на французском языке.

Сейчас же после этого письма Бакунин переселился в Локарно. Занятый своими личными делами, он в течение нескольких недель, которые прожил еще в Женеве после базельского конгресса, почти не участвовал в тамошнем рабочем движении и не написал ни одной строчки для «Эгалитэ». Его преемником в редакции был Робэн, один бельгийский учитель, за год до того переселившийся в Женеву, и вместе с ним еще Перрон, тот самый живописец по эмали, который редактировал газету еще до Бакунина. Оба они были единомышленники Бакунина, но писали и действовали совершенно не в его духе. Бакунин стремился просвещать и вызывать к самостоятельным действиям рабочих «грубых ремесл», в которых пролетарско-революционный дух был гораздо более живой, чем в рабочих «фабрики». Он действовал по отношении к ним даже вразрез с их собственными комитетами, не говоря уже о противоречии с «фабрикой», которая хотя и поддерживала «грубые ремесла» во время стачек, но делала из этой неоспоримой заслуги неправильный вывод, будто «грубые ремесла» должны во всех случаях идти по ее стопам. То, что Бакунин говорил против такой «политики инстанций», как мы назвали бы ее в настоящее время, представляет большой интерес даже теперь. Бакунин боролся против этого, имея в особенности в виду неискоренимую склонность «фабрики» к соглашению с буржуазным радикализмом; Робэн же и Перрон, напротив того, считали возможным замазать и залепить те противоречия между «фабрикой» и «грубыми ремеслами», которые не были созданы Бакуниным, а коренились в социальных противоположностях интересов. Это приводило их к постоянному шатанию, которое не удовлетворяло ни «фабрику», ни «грубые ремесла», а лишь широко раскрывало двери всевозможным интригам.

Мастером таких интриг был один русский эмигрант, проживавший тогда в Женеве, — Николай Утин. Он участвовал в русских студенческих беспорядках в начале шестидесятых годов и, когда дело приняло опасный оборот, бежал за границу, где жил хорошо, получая изрядную ренту — как говорили, от двенадцати до пятнадцати тысяч франков — от своего отца, откупщика. Благодаря своим деньгам этот пустой болтун занял положение, которого никогда не добился бы по своим умственным способностям. Успехи ему давались, однако, только в области сплетен, где, как выразился однажды Энгельс, «люди занятые никогда не угонятся за теми, у кого есть время болтать целый день». Утин сунулся сначала к Бакунину, но встретил решительный отпор, и отъезд Бакунина из Женевы дал ему удобный случай преследовать путем сплетен этого ненавистного ему человека. Для этой благородной цели он потрудился не без успеха и вслед за тем бросился к ногам царя, смиренно прося о помиловании. Царь, с своей стороны, не оказался непримиримым, и во время Русско-турецкой войны 1877 г. Утин сделался царским военным поставщиком, благодаря чему скопил еще большее, хотя, наверное, не более чистое богатство, чем то, которое ему дала водочная торговля его отца.