Читаем Карл Маркс. История жизни полностью

Уже из заключительных фраз конфиденциального сообщения видно, что именно ввело в заблуждение Маркса. Все ложные сведения были сообщены ему комитетом русских эмигрантов в Женеве, иначе говоря, Утиным или чрез его посредство Беккером. По крайней мере, из одного письменного сообщения Маркса к Энгельсу видно, что самое гнусное подозрение против Бакунина, обвинение его в вымогательстве наследства Герцена, вызвано было сведениями, доставленными Марксу Беккером. С этим, однако, не согласуется то, что Беккер, в сохранившемся его письме от того времени к Юнгу, хотя и жаловался на запутанность положения в Женеве, на несогласия между фабрикой и грубыми ремеслами, на «слабонервные обманчивые огоньки, как Робэн, и на упрямые головы, как Бакунин», но в заключение хвалил по следнего и говорил, что он «изменился к лучшему». Письма Беккера и русской эмигрантской колонии к Марксу не сохранились; в своем официальном и в частном ответе новой ветви Интернационала Маркс счел более осторожным не упомянуть ни словом о Бакунине. Он считал главной задачей русской секции — и старался в этом смысле влиять на нее — содействие полякам, иначе говоря, советовал русским помочь освободить Европу от непосредственного соседства с ними. Он не без юмора принял предложение быть представителем молодой России и говорил, что человек не знает, среди каких странных товарищей ему, быть может, придется очутиться.

Несмотря на этот шутливый тон, для Маркса было, видимо, большим удовлетворением, что Интернационал начал привлекать русских революционеров. Иначе непонятно, как он мог поверить подобным подозрениям против Бакунина, получив их от совершенно неизвестного ему Утина; раньше он отвергал их, когда сведения шли от его старого друга Боркгейма. По странной случайности Бакунин был в то же самое время введен в обман одним русским эмигрантом, считая его ласточкой грядущей русской революции, и даже чуть не запутался в авантюре, которая была бы опаснее для его репутации, чем все другие приключения его бурной жизни.

Через несколько дней после того, как было написано конфиденциальное сообщение, второй годовой конгресс романской федерации собрался 4 апреля в Ла-Шо-де-Фон. Там дело дошло до открытого разрыва. Женевская секция Бакунинского союза, уже принятая генеральным советом в состав Интернационала, требовала, чтобы ее приняли в романскую федерацию и чтобы оба ее делегата участвовали в работах конгресса. Этому противился Утин, горячо нападая на Бакунина; он называл женевскую секцию союза орудием интриг Бакунина, но у него оказался очень решительный противник в лице Гильома. Последний был узкий фанатик и впоследствии не меньше согрешил по отношению к Марксу, чем Утин по отношению к Бакунину; но все же он был по своему образованию и способностям другой человек, чем его жалкий противник. Меньшинство отказалось подчиниться воле большинства, и конгресс раскололся на две части. Вместо одного образовалось два конгресса; конгресс большинства постановил перенести место заседаний федерального совета из Женевы в Ла-Шо-де-Фон и сделать органом союза газету «Солидаритэ», которую предполагалось, что будет издавать Гильом в Неуенбурге.

Меньшинство основывало свою обструкцию на том, что большинство на самом деле лишь случайное, так как в Ла-Шо-де-Фон представлены только пятнадцать секций, тогда как одна Женева насчитывает тридцать секций, и все или почти все не желают, чтобы секция бакунинского союза входила в состав романской федерации. Большинство, напротив, настаивало на том, что секция, принятая генеральным советом, не может быть отвергнута федеральным советом. Старый Беккер доказывал в своем «Вестнике», что все эти распри совершенно вздорные по существу и вызваны отсутствием братских чувств с обеих сторон. Секция бакунинского союза, которая, по существу, рассчитана на теоретическую пропаганду, совершенно не нуждается в том, чтобы ее приняли в национальный союз, и ей бы следовало не настаивать на этом — тем более что ее считают орудием интриг Бакунина, которого в Женеве давно уже недолюбливают. Но если все-таки она желает быть принятой, то узкосердечие и ребячество отказывать ей в этом или превращать вопрос о ее принятии в повод для раскола.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Девочка из прошлого
Девочка из прошлого

– Папа! – слышу детский крик и оборачиваюсь.Девочка лет пяти несется ко мне.– Папочка! Наконец-то я тебя нашла, – подлетает и обнимает мои ноги.– Ты ошиблась, малышка. Я не твой папа, – присаживаюсь на корточки и поправляю съехавшую на бок шапку.– Мой-мой, я точно знаю, – порывисто обнимает меня за шею.– Как тебя зовут?– Анна Иванна. – Надо же, отчество угадала, только вот детей у меня нет, да и залетов не припоминаю. Дети – мое табу.– А маму как зовут?Вытаскивает помятую фотографию и протягивает мне.– Вот моя мама – Виктолия.Забираю снимок и смотрю на счастливые лица, запечатленные на нем. Я и Вика. Сердце срывается в бешеный галоп. Не может быть...

Адалинда Морриган , Аля Драгам , Брайан Макгиллоуэй , Сергей Гулевитский , Слава Доронина

Детективы / Биографии и Мемуары / Современные любовные романы / Классические детективы / Романы
Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное