Карл Маркс. История жизни

Со всем этим Маркс вполне согласился и послал свое заключение в этом смысле брауншвейгскому исполнительному комитету.

После Седана

Но еще прежде, чем комитет успел практически использовать указания, присланные ему из Лондона, положение вещей совершенно изменилось. Произошла битва при Седане, император был взят в плен, империя рушилась, и в Париже образовалась буржуазная республика. Во главе ее стали бывшие депутаты французской столицы, провозгласившие себя «правительством национальной обороны».

Со стороны немцев оборонительная война уже закончилась. Прусский король, в качестве верховного руководителя северогерманского союза, много раз торжественно заявлял, что воюет не с французским народом, а с правительством французского императора; с другой стороны, новые парижские носители власти заявили, что готовы уплатить всякую возможную для них сумму денег в качестве военной контрибуции. Но Бисмарк требовал уступок земли; он продолжал войну с целью завоевания Эльзаса и Лотарингии, не считаясь с тем, что это превращает в насмешку идею оборонительной войны.

Следуя в этом отношении примеру Бонапарта, он пошел по его следам также устройством своего рода плебисцита, который бы освободил прусского короля от его торжественных обещаний. Всякого рода «знать» обратилась уже накануне Седана «с массовыми петициями» к королю, требуя «защищенных границ». «Единодушное желание немецкого народа» произвело на старого монарха такое впечатление, что уже 6 сентября он писал домой: «Если владетельные князья воспротивятся общим желаниям, то рискуют своими тронами»; а 14 сентября полуофициальная «Провинциальная корреспонденция» признала «глупым предположением», что верховный глава северогерманского союза будет считать себя связанным своими собственными, явно и свободно выраженными обещаниями.

Для того чтобы «единодушное желание немецкого народа» предстало в совершенно чистом виде, всякого рода попытки возражения подавлялись насильственными мерами. 5 сентября брауншвейгский комитет издал воззвание, в котором призывал рабочий класс к публичным выступлениям за почетный мир с Французской республикой и против аннексии Эльзас-Лотарингии; в этом воззвании дословно приводились отрывки из письма, посланного комитету Марксом. 9 сентября подписавшие воззвание были арестованы в военном порядке и отправлены в цепях в летценскую крепость. Туда же, в качестве гражданского заключенного, был направлен и Иоганн Якоби за то, что на собрании в Кёнигсберге он также выступил против аннексии французских провинций и высказывал еретические взгляды. «Еще несколько дней тому назад, — говорил он, — мы вели оборонительную войну, священную борьбу за наше дорогое отечество; теперь же идет завоевательная война, борьба за преобладание германской расы в Европе». Целая масса конфискаций и запрещений, обысков и арестов дополнила режим военного террора, который охранял от всяких сомнений «единодушное желание немецкого народа».

В тот самый день, когда были арестованы члены брауншвейгского комитета, генеральный совет Интернационала во второй раз выступил с адресом, тоже составленным Марксом и отчасти Энгельсом, чтобы осветить новое положение вещей. Он с полным основанием ссылался на то, как скоро исполнилось его предсказание, что настоящая война будет погребальным звоном для Второй империи. Но вместе с тем быстро оправдались и его сомнения в том, что война сохранит со стороны немцев свой исключительно оборонительный характер. Прусская военная камарилья решительно высказывалась за завоевания, но как она освободила прусского короля от обязательства вести только оборонительную войну? «Театральным режиссерам пришлось представить дело в таком виде, будто король против своей воли уступает непреклонному требованию немецкого народа; немедленно был дан лозунг либеральному немецкому среднему классу с его профессорами, капиталистами, городскими гласными и публицистами. Этот средний класс, проявивший в своей борьбе за гражданскую свободу в период между 1848 и 1870 гг. небывалое зрелище нерешительности, неспособности и трусости, был, конечно, крайне польщен предложением выступить на европейскую сцену в качестве рыкающего льва немецкого патриотизма. Он принял лживый облик государственно-гражданской независимости, чтобы сделать вид, будто он вынуждает прусское правительство выполнить тайные планы этого же правительства. Он искуплял свою многолетнюю почти религиозную веру в непогрешимость Людовика Бонапарта тем, что громко требовал раздробления на части Французской республики».