В комнате было почти совсем темно. Дон Хуан зажег керосиновую лампу и поставил ее в угол. Обычно лампа поддерживала в комнате относительную полутьму, и ее желтоватый свет всегда успокаивал. На этот раз, однако, свет казался тусклым и необычайно красным, он нервировал. Дон Хуан развязал свой мешочек, не снимая его с тесьмы на шее. Затем он поднес трубку вплотную к груди и зачерпнул ею из мешочка под рубашкой немного смеси. Он велел мне наблюдать за процедурой, отметив, что если смесь просыплется — она останется у него за пазухой.
Дон Хуан наполнил чашечку на три четверти, затем завязал мешочек одной рукой, держа при этом трубку в другой. Потом взял небольшое глиняное блюдце, дал его мне и попросил принести угольков. Я пошел за дом, взял несколько углей из печки и вернулся назад. Мне было очень не по себе.
Я сел рядом с доном Хуаном и подал ему блюдце. Он взглянул на него и спокойно заметил, что угли слишком большие. Ему нужны были более мелкие, которые поместятся внутрь чашечки. Я вернулся к печке и взял то, что требовалось. Он принял у меня блюдце и поставил его перед собой. Он сидел со скрещенными ногами, поджав их под себя. Взглянув на меня краем глаза, он наклонился вперед так, что его подбородок почти коснулся углей. Держа трубку в левой руке, он исключительно быстрым движением правой руки схватил раскаленный уголек и положил его в чашечку. Затем он снова сел прямо. Держа трубку обеими руками, он поднес ее к губам и три раза пыхнул дымом. После этого он протянул трубку мне и требовательно прошептал, чтобы я взял ее в руки и курил.
В эту секунду мне пришла в голову мысль отказаться от трубки и убежать, но дон Хуан еще раз прошептал, чтобы я взял трубку и курил. Я взглянул на него. Он смотрел на меня в упор, но его взгляд был дружеским, понимающим. Было ясно, что выбор я сделал давным-давно, и здесь нет другого пути — только делать то, что он сказал.
Я взял трубку и чуть не уронил ее. Она была горячей. Я приложил ее ко рту с исключительной осторожностью, так как думал, что ее жар будет невыносим для моих губ. Но я совсем не почувствовал жара.
Дон Хуан велел мне затянуться. Дым затек ко мне в рот и, казалось, циркулировал там. Он был тяжелым. Я чувствовал, что как будто бы у меня полный рот дроби. Сравнение пришло мне на ум, хотя я никогда не держал дробь во рту. Дым был подобен ментолу, и во рту у меня внезапно стало холодно. Это было освежающее ощущение.
— Еще! Еще! — услышал я шепот дона Хуана. Я почувствовал, что дым свободно просачивается внутрь моего тела, почти без моего участия. Мне больше не нужно было понуканий дона Хуана. Механически я продолжал вдыхать.
Внезапно дон Хуан наклонился и забрал трубку из моих рук. Он очень осторожно вытряс пепел на блюдце с углями, затем послюнил палец и покрутил им в чашечке, прочищая бока. Несколько раз он продул мундштук. Я видел, как затем он положил трубку обратно в чехол. Его действия удерживали мое внимание.
Почистив трубку и положив ее на пол, он стал смотреть на меня, и тут только я почувствовал, что все мое тело онемело, словно пропиталось ментолом. Лицо отяжелело, и челюсти болели. Я не мог удержать рот закрытым, но течения слюны не было. Мой рот горел от сухости, и все же я не чувствовал жажды. Я начал ощущать необычайное тепло во всей голове. Холодный жар! Дыхание, казалось, разрывало ноздри и верхнюю губу каждый раз, когда я вдыхал, но оно не обжигало огнем, а жгло холодом, как кусок льда.
Дон Хуан сидел справа от меня без движения. Он держал зачехленную трубку прижатой к полу, как будто удерживая ее силой. Мои ладони были тяжелыми. Мои руки ломило, они оттягивали плечи вниз. Нос у меня тек. Я вытер его тыльной стороной ладони, и моя верхняя губа стерлась. Я вытер лицо и стер с него все мясо! Я таял! Я чувствовал себя так, как если бы моя плоть действительно таяла. Я вскочил и попытался ухватиться руками за что-нибудь, за что угодно, только бы опереться. На меня нахлынула волна нестерпимого ужаса. Я обхватил столб, расположеный в центре комнаты. Постояв секунду, я обернулся, чтобы посмотреть на дона Хуана. Он все еще сидел неподвижно, держа свою трубку и глядя на меня.