Карлос Кастанеда, книги 1-3

Мы молчали. Я чувствовал раздражение и не мог ни о чем думать, не мог сказать ничего подходящего. Я ждал, что он нарушит тишину. Проходили часы. Дон Хуан постепенно становился неподвижным. Его тело приобретало странную, почти пугающую окаменелость. Его силуэт становился трудноразличимым по мере того, как темнело. И наконец, когда стало совсем темно, он слился с чернотой камней. Его неподвижность была такой полной, что казалось, он больше не существует. Была уже полночь, когда я наконец понял, что он может, если ему это нужно, навсегда остаться неподвижным здесь, в этой глуши, в этих скалах. Его мир точных поступков, чувств, решений был действительно выше моего.

Я тихо коснулся его руки, и у меня полились слезы.

7. Быть недоступным

Четверг, 29 июня 1961 года

Как уже почти целую неделю, дон Хуан опять весь день удивлял меня своими знаниями особенностей поведения дичи. Сначала он объяснил и продемонстрировал серию охотничьих тактик, основанных на том, что он называл «поворотами куропаток». Я настолько ушел в его объяснения, что пролетел целый день, а я не заметил бега времени.

Я даже забыл об обеде. Дон Хуан сделал шутливое замечание, что для меня совершенно необычно пропустить еду.

К концу дня он поймал пять куропаток в крайне хитроумную ловушку, которую он научил меня собирать.

— Двух нам хватит, — сказал он и отпустил трех. Затем он научил меня, как жарить куропаток. Я хотел нарезать веток и сделать жаровню, как делал мой дед, — выложенную зелеными ветками и обмазанную глиной. Но дон Хуан сказал, что нет никакой нужды калечить кустарник, раз уж мы убили куропаток.

Окончив есть, мы лениво пошли в сторону скалистой местности. Мы уселись на песчаник на склоне холма, и я в шутку сказал, что, если бы он поручил мне делать все это, я зажарил бы все пять куропаток и мое жаркое было бы намного вкуснее.

— Без сомнения, — сказал он. — Но если бы ты это сделал, то мы, быть может, никогда не смогли бы уйти оттуда подобру-поздорову.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я. — Что бы нам помешало?

— Кусты, куропатки, все вокруг вмешалось бы.

— Я никогда не знаю, когда ты говоришь серьезно, — сказал я.

Он сделал знак притворного нетерпения и чмокнул губами.

— У тебя ошибочное мнение насчет того, что значит говорить серьезно. Я много смеюсь, потому что люблю смеяться. И, однако, все, что я говорю, смертельно серьезно, даже если ты этого не понимаешь. Почему ты уверен, что мир только такой, каким ты его считаешь? Кто дал тебе право так говорить?

— Но нет никаких доказательств, что мир другой. Темнело. Я думал, не пора ли поворачивать к дому. Но он, казалось, не торопился, и я благодушествовал.

Ветер был холодным. Внезапно он вскочил и сказал, что нам следует забраться на вершину холма и встать на участке, где не растут кусты.

— Не бойся, — сказал он, — я твой друг и позабочусь о том, чтобы ничего плохого с тобой не случилось.

— Что ты имеешь в виду? — встревоженно спросил я. У дона Хуана было крайне неприятное свойство перемещать меня из спокойного благодушия в испуг.

— Мир очень необычен в это время дня, — сказал он. — Вот что я имею в виду. Что бы ты ни увидел, не пугайся.

— Что я увижу?

— Я еще не знаю, — сказал он, глядя вдаль в сторону юга.

Он был спокоен. Я тоже смотрел в ту же сторону. Внезапно он оживился и указал левой рукой в сторону темного кустарника.

— Вот оно, — сказал он, как если бы внезапно появилось что-то, чего он ждал.

— Что там?

— Вот оно, — повторил он. — Смотри! Смотри! Я не видел ничего, кроме кустов.

— Теперь оно здесь, — сказал он напряженным голосом. — Оно здесь.

В этот момент меня ударил неожиданный порыв ветра, и у меня начало жечь глаза. Я смотрел в ту сторону, о которой он говорил. Там не было абсолютно ничего необычного.

— Я ничего не вижу.

— Ты только что ощутил это. Прямо сейчас. Оно попало в твои глаза и помешало тебе видеть.

— О чем ты говоришь?

— Я намеренно привел тебя на вершину холма, — сказал он. — Мы здесь очень заметны, и нечто приближается к нам.

— Что? Ветер?

— Не просто ветер, — сказал он резко. — Тебе это может казаться ветром, потому что кроме ветра ты ничего не знаешь.

Я напрягал глаза, глядя в кусты. Дон Хуан стоял молча рядом со мной, а затем пошел в чапараль и начал ломать большие ветки с кустов вокруг. Он собрал восемь веток и связал их в охапку. Он велел мне сделать то же самое и извиниться перед растениями за то, что я их калечу.

Когда у нас оказалось две охапки, он велел мне взбежать с ними на вершину холма и лечь на спину между двумя большими камнями. С огромной скоростью он расположил ветки моей охапки так, чтобы они покрыли мое тело. Затем он покрыл таким же образом самого себя и прошептал сквозь листья, что я должен следить, как так называемый ветер перестанет дуть после того, как мы станем незаметны.