Они одиннадцать часов дожидались опаздывающего поезда и теперь, как ящерицы, липнут к раскаленному металлу вагонов. Заглядывают в зарешеченные окна. Руками, глазами, сердцами выискивают своих родных – не лишились ли те рук, глаз, сердец.
Они барабанят по стенам вагонов.
Они ломятся внутрь.
Они вглядываются в лица тех, кто остались.
Поезд заполнен всего на две трети.
И снова поднимается вой. Их ничто не утешит. Непереносимые скорбь и печаль сливаются в одну ноту.
Сквозь пульсирующую массу тел и голов я пытаюсь протиснуться на платформу. В толпе чужие руки– ноги цепляются за мои. От напряжения ноют мышцы, но высвободиться не получается. Сдавленная со всех сторон, я впадаю в ярость.
Жар кинжалами пронзает побелевший воздух.
Я не
Я не
Я –
Я открываю глаза и подставляю их солнцу, чтобы его горячие лучи воспламенили в них ненависть. Пылающий ненавистью взор я обрушиваю на обступившую меня толпу.
Я мешаю в кучу слова. И языки. В проклятиях сливаются хинди, пенджаби и английский. Сейчас я воплощаю собой полную ужасов и боли историю этой страны.
Я со всей силы бью кулаком и попадаю по чему-то живому. Отвоевав себе лишний дюйм пространства, бью снова. Мужчина с невнятной бранью отступает на шаг. Еще удар. На этот раз в скулу. Освобождается еще немного места. Теперь можно действовать и ногами. Я пинаю всех без разбора. Люди разлетаются, как куры, освобождая мне проход.
Никто не хочет со мной драться. Мне дают уйти. Но тут меня вдруг оставляет воля.
Я молча стою посреди толпы и не могу двинуться с места. Не могу ни шагу сделать от этих женщин и мужчин, которые совсем скоро узнают, что их мужья, отцы, братья и сыновья остались в поле. И до сих пор тлеют там.
Я падаю ничком в узкий проход, который отвоевала своей яростью. Едва я касаюсь коленями земли, толпа смыкается надо мной, как края заживающей раны.
Меня топчут. Не дают сделать вдох, и я этому рада. Скоро я перестану наконец вдыхать запах чужой смерти – только моей собственной.
4 ноября 1984
Слова как песня звучат у меня в ушах.
Голос свежий и прохладный. Как ветерок. Его доносит откуда-то с далекого океана, на суше таких не бывает. Слова звучат тихо, но очень внятно. Говорит женщина.
Чувствуешь. Чувствуешь. Я пытаюсь подпевать.
Лица женщины почти не видно на фоне яркого света позади. Но у меня получается рассмотреть переброшенную через плечо черную косу, голубое сари и кожаную сумку у женщины на боку.
Когда она наклоняется надо мной, я слышу, как в стакан падают кубики льда. Это звенят золотые браслеты на ее тонких запястьях.
И тут я вспоминаю. У того человека были такие же тонкие и коричневые руки. Но украшали их только вздувшиеся голубые вены.
Ее ладонь касается моего лба. Я слышу собственный стон. Так стонут животные, когда им больно.
Жар? Я вдумываюсь в это слово, и оно кажется слишком легковесным, чтобы описать пламя, пылающее у меня под кожей. Я прикладываю к щеке тыльную сторону ладони.
(У меня есть мама, которая делает так?)
И я вспоминаю. Нет, у меня не просто жар. Я делаю глубокий вдох. Груди больно, как будто из-под ребер что-то вынули и там образовалась пустота.
Ее тонкие губы плотно сжаты. Темные мешки под глазами.