Карта хаоса

А вот мир молодого Доджсона, наоборот, был театром без публики, и единственными зрителями являлись сами же исполнители спектакля. Но они смотрели пьесу “изнутри”, то есть по мере того как играли ее, поэтому их точки зрения были ограниченными и пристрастными, к тому же этих точек зрения было бесконечно много, поскольку они зависели от бесконечного числа решений, которые каждый актер мог принять в каждый из моментов. Получалось так, будто в этом театре с пустыми зрительскими рядами показывают одновременно бесконечное количество версий одной и той же пьесы – и происходит это параллельно на бесчисленных сценах, расположенных одна поверх другой, хотя ни одна из бесчисленных театральных трупп ничего не знает о своих двойниках и считает себя единственной. Возможно, мир молодого Доджсона был именно суммой бесчисленных вероятностей того, каким он мог быть, и все эти вероятности неведомым образом умудрялись сосуществовать.

Идея была слишком красивой, чтобы не быть верной, решили все трое со слезами волнения на глазах. Вот почему Уэллсов терзала проблема алеаторики, вот почему они чувствовали ужасную растерянность, когда требовалось принять даже самое ничтожное решение… Прежде жизнь супругов протекала в четырех стенах театра, где почтительное молчание зрителей не допускало и намека на случайность. И когда благодаря магической дыре они словно бы перешли улицу и попали в театр, расположенный напротив, их оглушила какофония звуков, летящих с бесчисленных сцен, но этот гомон могли слышать только они. Для обитателей здешнего мира бесконечные возможности свободного выбора сливались в неуловимый шепот, так как к ним привыкали с самого рождения.

– Хорошо, но кто же является тем зрителем в театре на Другой стороне, который сводит воедино бесчисленные либретто? – спросил Уэллс. – Может, это сам Господь Бог сидит там в партере?

– С чего бы Господу Богу отдавать предпочтение одним театрам перед другими? – возразил Доджсон. – Если бы он присутствовал во всех театрах – или не присутствовал ни в одном, – не существовало бы различий, которые мы обнаружили, так как все театры стали бы одинаковыми. Думаю, не стоит относить Господа Бога к разряду публики, его лучше считать своего рода режиссером-постановщиком или драматургом, который следит за ходом спектакля из-за кулис, или даже суфлером… То есть зрителем, настолько тесно связанным с пьесой, что он никак не сумел бы сплавить в единое целое ее бесчисленные варианты.

– Однако в театре, из которого мы прибыли, показывают только один спектакль, – заметила Джейн, – поэтому кто-то должен наблюдать за ним. Но кто? Для кого мы разыгрываем пьесу нашей жизни?

Все задумались и долго молчали, пока Уэллс не воскликнул:

– А что, если силой, способной блокировать все вероятные варианты, наделены сами актеры? – Джейн и Доджсон посмотрели на него в недоумении. – Давайте представим себе труппу, где актеры обладают невероятной, просто исключительной наблюдательностью, и она позволяет им видеть постановку одновременно изнутри и снаружи. Как если бы некая часть их рассудка сидела в партере, пока они произносят на сцене тексты своих ролей. Тогда миры, чьи обитатели обладают такой чудесной наблюдательной способностью, существовали бы как единая и вполне определенная реальность и не расщеплялись бы на бахрому бесчисленных возможностей, как это происходит здесь.

– Ты что, хочешь сказать, что мы наделены именно такой способностью?.. – спросила Джейн. – Тогда почему мы сами до сих пор этого не осознали?

– Потому что вам не с кем было себя сравнить, – ответил Доджсон после минутного размышления. – Разве человек оценил бы, допустим, свой дар видеть сквозь стены, живи он в мире, где все здания напоминают застекленные оранжереи?

Математик окрестил обитателей Другой стороны Наблюдателями и впредь называл их не иначе как Доджсон Наблюдатель или королева Виктория Наблюдательница, чтобы не путать с двойниками, населявшими театр по эту сторону улицы. В последующие дни “Теория театров” делалась все убедительнее, поскольку с ее помощью легко разрешались любые возникавшие по ходу дела сомнения. Не менее удачно она применялась и к математическим задачам, которыми увлекались Доджсон с Уэллсом – хотя для них это было скорее формой досуга, нежели серьезным делом. Правда, Доджсону приходилось сражаться с математическими достижениями грядущих веков, а Уэллсу понадобилось стряхнуть пыль со своих познаний в предмете, который в университете казался ему самым скучным из всех. Они азартно чертили запутанные математические карты, призванные показать, как и карта любой страны, разные дороги, дорожки и тропы, чтобы путешественник мог их использовать, перебираясь из одного мира в другой. А еще они выводили формулы, которые позволяли определить координаты любой точки вселенной, находясь в противоположном ее конце, словно весь космос был сводим к одному-единственному сногсшибательному уравнению.