Карта небесной сферы, или Тайный меридиан

Она подняла стакан, выпила то, что оставалось, – залпом, вместе со льдом, и губы ее были прохладными, когда слились с его губами в долгом поцелуе. Черепаху они заметили на обратном пути в Картахену, примерно милей южнее острова Паломас, – точнее, услышали, как что-то бьется на воде. Танжер спросила, что это, и Кой взял бинокль: морская черепаха, запутавшаяся в рыбацких сетях, изо всех сил пыталась выбраться на волю. Они развернулись к ней кормой и увидели ее окровавленный панцирь и ласты, увидели, как вытягивает она, уже явно задыхаясь, из воды голову, чтобы глотнуть воздуха. В этих водах морские черепахи стали большой редкостью, а объяснение этому они сейчас и наблюдали. В Средиземном море обычно ставят именно такие сети длиной в сотни метров, нескончаемые, с привязанными пластиковыми баллонами вместо буев, и в них попадает все живое, что плавает в море. Черепахе самой никогда не удалось бы освободиться, силы были на исходе, глаза в предсмертных потугах судорожно закатывались под морщинистые веки. Даже выбравшись из сети, она не смогла бы выжить. Но Кою было все равно. Не сказав ни слова, он в бешенстве схватил нож Пилото, прыгнул в воду и начал резать сеть вокруг черепахи. Он кромсал эту сеть, как личного врага, которого ненавидел всеми фибрами души; выскакивал на поверхность, набирал воздуха и снова нырял в розовую от крови воду, выныривал опять и видел вылезающие из орбит измученные глаза черепахи, которая неотрывно на него смотрела. Он резал и резал, всплывал, рыча от ярости, снова погружался и снова кромсал. И даже когда черепаха уже оказалась на воле и медленно, едва шевеля ластами, поплыла прочь, он снова и снова нырял и резал сеть, пока рука не онемела. Еще раз бросив взгляд на черепаху, он возвращался к «Карпанте». Шансов у черепахи оставалось совсем мало, она полностью истощена, а кровь рано или поздно привлечет какую-нибудь прожорливую акулу. Но все-таки это будет смерть в открытом море – в ее морской вселенной так и умирают, это естественно; а вот умереть, задохнувшись в петлях сплетенной руками человека сетки, – унизительно, это была бы жалкая смерть.

В «Обрере» они снова заказали джин, коньяк и пиво, и Танжер устроилась рядом, положив Кою голову на плечо. Она мурлыкала какую-то песенку, но иногда умолкала, поднимала голову, и Кой согревал своими губами ее губы, холодные и ароматные ото льда и джина. Никто не упоминал про «Деи Глорию», и все шло как положено, как предписывали обстоятельства и роли, которые они, за исключением, вероятно, Пилото – хотя, возможно, и он, правда не отдавая себе в том отчета, – исполняли в этом ремейке старинного сюжета. Эту сцену сыграли уже сотни раз до них, и в наше время, когда люди столько раз видели, как некоторые победы развеиваются дымом, проигранная игра действует успокаивающе. За стойкой хозяин заведения, которого Кой знал всю жизнь, в неизменном переднике и с сигаретой в зубах, обслуживал завсегдатаев – красноносых пьяниц с худыми руками, испещренными татуировками; те пили вино и коньяк, иногда оборачиваясь к столику, где сидела Танжер с двумя друзьями, и заговорщически им улыбались. Это все были старые знакомые Пилото; и хозяин время от времени ставил всем за счет нашей троицы. Твое здоровье, Пилото, и твоих друзей. Твое, Хинес. Твое, Грамола. Твое, Хакета. Все было просто замечательно, и на душе у Коя царил мир – он отдыхал, играя выпавшую роль, не хватало только, к величайшему его сожалению, пианино да Лорен Бэколл, которая пела бы, искоса поглядывая на них, своим глуховатым, чуть хриплым голосом, иногда очень похожим на голос Танжер. Или наоборот. Наконец опьянение достигло той стадии, когда изображение становится черно-белым. В мире написано столько книжек, спето столько песен, снято столько фильмов, что даже пьяный уже не воспринимает мир непосредственно. И Кой все думал, что же чувствовал человек, который выходил в море охотиться на кита, искал сокровища или любил женщину, не прочитав про это ни единой книжки.

С Пилото они распростились у городской стены. «Карпанту» полностью привели в порядок, и нынешнюю ночь Пилото собирался провести дома, в рыбацком квартале Санта-Лусия. Они стояли и смотрели, как он неверной походкой идет под пальмами и магнолиями, а потом обернулись и взглянули на порт: там, за морским клубом и рестораном «Маре Нострум», ярко освещенный «Феликс фон Лукнер» отдавал швартовы, и его огни отражались в черной воде возле пирса. Отдали кормовой конец, и Кой мысленно повторял команды, которые сейчас выкрикивает с мостика лоцман.

Лево руля. Малый вперед. Стоп. Малый назад. Отдать носовой. Танжер стояла рядом, тоже наблюдая за маневрами большого корабля, и вдруг ни с того ни с сего сказала: