Картина ожидания

- Не могу! - воскликнула Настасья, стуча себя перстами в грудь. - Не то заледенели глаза, не то смертная печаль сковала их. Чем растопить те льды, если и губы мои остыли на времени и ветру?

- Тонка нитка, тонка… - ни с того ни с сего пробурчала мутноглазая, и Судьба, кивнув на нее, пояснила:

- Сеструха моя, Несудьба. Ниточка твоя сейчас на ее веретенушке. Тонко, вишь, прядет, с того у тебя все не в лад да не в склад. Ежели не порвется нитка, пока не попадет на мое веретено, так и, дай бог, все хорошо станет. Ты уж скрепись, взбодрись, девонька, - увещевала добросердечная наречница, с тревогой косясь на худобу, сочащуюся с веретена ее сестры.

- Сколь утка ни бодрись, а лебедем не быть, - поджала губы Несудьба. - Еще терпеть твоей душе мытарства лжи, клеветы, лихвы, гнева и ярости, немилосердия и жестокосердия… - прорицала она, так натягивая при каждом слове нитку, что лишь полупрозрачное волоконце соединяло ее теперь с куделью.

Настасья враз ослабела, сползла по стенке, обморочно завела глаза…

- Ну-ка не балуй мне! - сурово прикрикнула Судьба, и Несудьба неохотно ослабила натяжение нитки. - Ништо, голубушка, ты верь мне, еще в твоей судьбе такое содеется, что и во сне не приснится!

- Эй, нахвальщина! - обронила злоязычная Несудьба. - Ты ей еще добра молодца, удалого богатыря посули!

- Да где ж нынче богатыри-то? - развела руками Судьба. - За наши грехи, видно, уж все перевелись. А ты все ж не горюй, не горюй, моя прекрасушка, ужо спроворю я тебе… - Она задумалась было, злорадно глянула на сестру и вновь ласково обернулась к Настасье: - Спроворю я тебе Бела Лебедя из твоей стаи!

- Из моей? - поразилась Настасья. - Кто это - Лебедь из моей стаи?

Судьба хотела еще что-то молвить, но тут в дверь ввалился сторож Ох с вытаращенными глазами:

- Идут!…

Рассеялся мгновенный морок, вмиг не стало старух-наречниц, Оха-помощника, а в комнату ворвался новый Настасьин начальник: сам с ноготь, борода с локоть, язык с версту - известный в Городе политический комментатор. Он слыл борзоходцем, а потому ничего вокруг себя толком не успевал рассмотреть, всецело полагаясь на интуицию, которую ежеутренне тренировал чтением центральной прессы. Это и впрямь помогало ему цепляться за пульс времени. Популярность его Наверху давала ему независимость от причуд Главного. Впрочем, душа его была незлая, а потому, узнав, что к нему в подчинение сослана Настасья, он решил помочь ей н даже дать престижное задание.

- Настасья, - выпалил он, нетерпеливо переминаясь, - немедленно пойдите на площадь и сделайте репортаж о завершении стройки года - сооружении Трафарета.

- Чего? - не поняла Настасья, которая в своей литературной борьбе несколько оторвалась от общественной жизни Города, а радио она вообще никогда не слушала. - Какого Трафарета?

Борзоходец уже не слышал ее недоумений - он несся на запись в студию.

Настасья пожала плечами. Она ничего толком не поняла, однако идти надо было. Надо, не надо, идтщ не идти - ох, лечь бы в угол, свернуться клубком, завыть в стенку… Ох!…

Ох высунулся из-за шкафа, испуганно озираясь, сунул что-то в руку Настасье и исчез, опасаясь быть застигнутым.

Настасья разглядела дар Оха - и невольно усмехнулась: это была трещотка, детская пластмассовая игрушка-вертушка. Настасья сперва тихонько крутанула ее. Сочувственный скрип непонятно почему подействовал на нее успокоительно. Крутанула сильнее - треск заполнил редакцию. Настасья улыбнулась и ожесточенно начала вращать игрушку. Словно бы грандиозная перестрелка затеялась! Настасья знала, что треск этот нарушил сладкую дремоту Наденьки, сквозь тонкие стены достиг кабинета Главного и спугнул переправку очередного приказа через черную дыру, прекратил даже бои сплетниц в коридоре.

Настасья оделась. Она вышла! в коридор с гордо вскинутой головой, непрерывно вертя трещотку.

Говорят знатцы, что есть у камчадалов такой божок - Камуда, который в женский пол вселяется, самозабвенно плясать вынуждая. Не иначе этот Камуда обуял Настасью при звуках трещотки! Избочась, мелко передергивая плечами, размахивая шапкой так, что десятилетняя пыль вздымалась с люстр, пронеслась Настасья по коридору, не обращая никакого внимания на строй изумленных взглядов. Наконец она сшибла с ног изумленную дверь и вылетела за порог.

Здесь Настасья спрятала трещотку в сумку, нахлобучила шайку и, несколько успокоясь, прислушалась.

Из далекого далека уже доносился топот коня, на котором скоро въедет в Город, всадник темный - вечер. Небо над Обимуром волшебно играло цветами, меняло их от блекло-зеленоватого до сиреневого, сопки за рекой налились густой синевой, а, вышину рассек обоюдоострый серп молоденького, еще прозрачного месяца.

Век стоять бы да смотреть, как возносится день над Обимуром, роняя душу на хрустальный лед!… И впору вновь достать трещотку или воззвать к Оху, потому что смерть не хочется идти к какому-то там Трафарету.