Картина ожидания

Обернулся Охотник - ополохнулся: где была его молодая жена, извивается чудище лютое: лицо и власы у ней женские, от грудей вниз - тело змеиное!

Говорит Василиск *** Охотнику:

- Одолела меня злоба лютая. Без души уж не стать мне прежнею. А чем такой мне быть - лучше вовсе не жить!

И увидел ошалелый Охотник, что косы длинные чудища превратились вдруг в змей ужаснейших да ужалили Василиска в сердце самое. Упала волхва змеекудрая, умерла она смертью безвременной.

Привязал Охотник Василиска к хвостам лошадей, размыкали нечисть по чистому полюшку. Били испуганные кони копытами волосы злошипучие. До тех пор ее мыкали, пока не растрепали змей по оврагам да горушкам. Принесли назад жену Охотника. В женском облике, но все ж мертвую…

На предпоследней остановке в автобус заскочила небольшая черная собака. С разлету пронеслась по салону, а между тем двери закрылись, двухвагонный мерзлый «Икарус» поскакал под ледяную гору. Привычные пассажиры схватились за поручни, нас швыряло в стороны, те, что стояли на задней площадке, невольно подскакивали. Собака, растопырив окоченевшие лапы, зажмурилась.

Теперь автобус рысил в гору. Собака оглянулась и вдруг взвыла, сперва тихо, а потом тяжело, тяжело!

Парни рядом захохотали.

Автобус резко повернул. Подавившись воем, собака наткнулась на меня и отшатнулась.

Моя остановка. Водитель осадил «Икарус». Собака выскочила, но почему-то не убежала, села тут же, у подножки. А когда желтый грохочущий ящик понесся вдаль, она заметалась между сошедшими. Я шагнула в сторону - она кинулась ко мне. Побежала рядом, тихонько скуля. Будто не черная собачонка трусила у ног, а моя тоска. Привязалась она ко мне потому, что мой запах уже показался ей знакомым. Прогнать, пошла! Она воет, я вою. Я, как эта псина, несусь в автобусе чужой жизни, и ехать безумие, и выйти страшно. Жизнь моя подобна вымыслу.

Почему, почему я не сорвала со стены лебединую картину, не бросилась бежать? Едва ее схватила ошарашенная продавщица, это снова оказалось обычное зеркало…

Собака вдруг кинулась под гору, откуда только что примчалась в автобусе. Вспомнила дорогу домой? Пусть бежит. Но она убежала слишком быстро, и тоска моя не поспела за пей…

Это началось, едва я сошла с троллейбуса на площади Успехов. К стройке тянулся тяжелый настил из промороженных бревен, но мои ноги проваливались в них по щиколотку, словно в гнилье, и оставляли вмятины. Ужас, ужас, но недолго. Вскоре бревна непостижимым образом разглаживались, чтобы вновь вдавиться под следующим.

Я и не заметила, как дошла до Трафарета. Там звенел подъемный кран, суетились люди… Как я не знала об этом раньше? Действительно, стройка года. Словно бы полгорода здесь. Прожекторы скрестились в небе, в дымящихся полосах света возносились гигантские буквы из бетонных кубов:

ПОДДЕРЖИВАЕМ И ОДОБРЯЕМ

а далее тянулась металлическая конструкция, где надлежало укреплять съемные плакаты, поясняющие, что именно мы поддерживаем и одобряем. И уже суетился какой-то, кому только что свалили с грузовика огромную скрежещущую листовину, дергал всех подряд и отчаянно спрашивал:

- Что писать? Что сегодня писать-то?

Очевидно, тот, кто знал доподлинно, отсутствовал, а пока, на всякий случай, Город поддерживал и одобрял все. О господи! Я подняла лицо к гигантской перекладине. П-п-под-дер-жи…

Зима. Поздний вечер. Иди домой, Настасья. Иди. Уже и так тает снег под твоими шагами, будто они посыпаны солью. Солоны слезы твои, и шаги твои солоны.

Скорее, скорее, в свою будку, в свою нору, в свою скорлупу. Веками заповеданное убежище - дом. Забиться в уголок дивана, вспомнить тьмы и тьмы сестер, что вот так же свивали нити из своей души, плели паутину уюта и домашнего счастья. Липкая, прочная паутина! Мы наследуем от праматерей умение вить ее. А если жизнь развеивает это умение? Инстинкт еще пульсирует в копчиках пальцев, которые умеют оживлять кастрюли, плиту, стиральную машинку, иглу и сумки, но душа ссохлась, и ссохлись нити, и холодный мир сквозит сквозь них. И мне холодно, и холодно тем, кто рядом со мной. Почему сгибла во мне живица? Кто виновен? Призраки врагов стоят вокруг, усмехаются, мне не сладить с ними, это Собрания, Зарплата, Сплетни, Бензиновый туман, Неосуществимые желания, Школа, Вранье ежедневных дел, Верх, который не знает обо мне, для которого я - какие-то среднестатистические «они», Судьба и Несудьба с их неразлучностью, Невозможность оспорить приговор, Ярость, Неумение жалеть, Желание жить… И первый враг - Обыденность. Имя им легион, где всех перечислить?

Бежит куда-то ночь, словно лошадь в серебряной сбруе, а наша сбруя - привычка. Кто, кто первый придумал привычку, почему его не побили камнями, ведь он за слабости людские обрек их Тюрьме обыденности? Пусть бы лучше люди неслись вскачь друг от друга, алкали и молили, может быть, так вернее находили бы себе подобных, чем, повинуясь привычке, сбиваться в стадо - чужими, ненавидящими, усталыми, долгавшимися до того, что земля гниет под ногами? О, каждодневный наш Трафарет!…

- Мама, а почему ты сидишь в темноте?

- Да так, глаза устали. А ты что делаешь?