Картина ожидания

- Читаю.

- Почитай мне.

- «Старичок-пестун встает поутру ранехонько, умывается белехонько, взял младенца на руки и пошел в чистое поле.

- Гуси вы мои, гуси серые! Где вы младёна мать видели?

- В другой стае.

Летит другая стая.

- Гуси вы мои, гуси серые! Где вы младёна мать видели?

Младёного матерь на землю соскочила, взяла младенца на руки, стала грудью кормить, сама плачет-заливается:

- Сегодня покормлю и завтра покормлю, а потом улечу за леса, за моря, за широкие поля…»

- Ну, ма-а-ма! Ну что ты плачешь-заливаешься?

Вот мой камень, мой родненький камешек, тог, что ко дну тянет, где желты пески - на грудь, шелкова трава - на ноги… Зачем отняли у нас Бога, который учил принимать с благодарностью всякую нить, которую ссучит Несудьба?

Письмо третье. Автор - Светлому.

Отдавая тебя другой - пусть только облик, пусть не навсегда, я все-таки горюю… Но уже пришла пора спасать Настасью. Ты же знаешь: один извлекает из страданий жизненные уроки, другому они воспитывают душу. Настасья из вторых, но она не понимает этого, а потому ее страдание непереносимо, смертельно. Сказано ведь: «Та, которая рождена быть музой, но вынуждена быть домашней хозяйкой, всегда живет под искушением самоубийства».

Не упрекай меня в жестокости. Я люблю Настасью как себя, но… не умерши не воскреснешь. Так будет же с нею мое воскресение! Но не забывай обо мне…

Письмо четвертое. Светлый - автору.

Милая, моя милая, на что и кому ты опять одолжила нашу любовь? Не слишком ли ты веришь в меня? Но если ты уверена, что Настасью нужно спасать, - что же, пускаюсь в путь.

В мире моем, где нет ни птиц, ни зверей, ни души человеческой, где я - сам не то реальность, не то дитя твоей влюбленной фантазии, - я готов помочь любому лебедю из нашей стаи.

Думаю о тебе! Отравляюсь из моих созвездий, отдаюсь на волю вселенских волн и на твою волю.

И никто не знает, куда причалит плывущий.

- Открой, Настасья! Отвори!

- Кто там?

- Мы к тебе. Не гони нас.

- Да вы кто?

- Открой - увидишь.

Открываю. На пороге - две женщины. Одна в красном обтягивающем жакетике, в длинной юбке, из-под которой пышнятся черные жесткие кружева. Такие же у шеи и кистей. Черные чулки, ботиночки на шнурках. Черная шляпочка. Это зимой! Носик этакий… заносчивый.

Рядом - какая-то вахлачка в невообразимом макияже, чуть ли не с блестками на скулах, вся в мини, однако вид унылый, и ножки перекручены от застенчивости.

- Вы ко мне?

- К тебе.

- Ну, прошу. Чаю? У вас дело? Мы вроде бы незнакомы.

- Что же не спросишь, как зовут?

- Как же зовут вас, гостейки дорогие?

- Я - Любовь, а это - сестра моя, Кручина.

Уж казалось бы, спроста нас, женщин, не возьмешь, но я обморочно шарахаюсь: нет, этого не может быть, вкруг нее должны клубиться вихри, сверкать голубые огни, наверное, пахнуть серой, ведь Любовь - сила космическая, почти дьявольская. Мне ли не знать! Хотя пора и забыть, как она скручивает нервы и ломает кости, продолжая при этом еще ласкать, ласкать. Безумная, слепая, тебя кто облек в красный бархат и черное кружево? Подходящий костюм для путешественницы во времени, из любопытства приостановившейся в одном из музеев Земли!

- Скажи спасибо, что я не в веселеньком ситчике или вовсе голышом, с нарисованным на попе цветком. Низвели меня не то до пастушки, не то до шлюшки, а потом дивятся красному бархату!

- Подруженька Любовь!

И все, и больше ничего не сказать. Прикрываю глаза, потому что Кручина ни с того ни с сего разливается в таких слезах, что и мои готовы пролиться вслед. Уже встречала я сегодня неразлучниц, Судьбу и Несудьбу. Теперь эти пришли пытать.

А Любовь смотрит в окно, где подслушивает тьма.

- Или ты разошлась с рассветом и закатом, Настасья? Вечный день или вечная ночь - одинаково плохо.

Молчу. Что сказать?

- Бывает зов ниоткуда. На него хочется пойти - неважно куда и зачем, лишь бы отозваться. Но этой дорожкой ты уже отгуляла.