Картина ожидания

Любовь-Кручина, лаская на шее тяжелые зеленые камни, смотрела на нее, стоя в уголке, и Настасья, доверяясь молчаливой подсказке своей извечной советчицы, ступила на дорогу. Сделав несколько шагов, она увидела на обочине развесистый куст шиповника, на котором не было колючек, а на ветках мирно дремали рядом и цветы и ягоды. Настасья быстро поцеловала дочкин теплый висок и уложила сонную тяжесть в светлую середку одного из цветков.

- Спи, спи. Дождись меня здесь! Я вернусь, я приду, когда ты проснешься, а проснешься ты, когда я приду. Или прилечу, даже без крыльев, приползу сюда. Сохраните ее, цветы и ягоды!

Она пробежала несколько шагов с умирающим сердцем, чувствуя себя сейчас даже не гусыней, а кукушкой, и вот-вот бросилась бы назад, когда б ее не подтолкнул страстный голос Любви:

- Не оглядывайся! Только не оглядывайся!…

И Настасья пустилась бежать, и лишь ветер вышел проводить ее. Безобразник ветрец увязался было тоже, но только и мог он, что трепал Настасьины железные одежды, они скрежетали и мешали, и тогда старший ветер, отвесив сорванцу такую оплеуху, что тот свалился в Город, коснулся Настасьиного рубища - и стало оно легче пуху лебединого.

Она летела, будто бы звезда по ясному небу, пока косой луч рассвета, шедший то впереди, то следом, не озарил внизу новые земли. Там уже березовица струилась из стволов, лед на реке изныл, исчах - давно вешница * буйствовала. И поняла изумленная Настасья, что Обимур течет и тут, словно не смог он покинуть верной подруги, поклонявшейся ему от рождения.

- Обимур! - задыхаясь от высоты, крикнула ему Настасья. - Что печален, что мутишь ты волну сребропенну?

Седой гребень вознесся к ее ногам.

А средь обимурских разливов зеленели стены лесов. И взмолилась Настасья:

- Звери лесные, птицы поднебесные! Вы, звери, всюду рыщете, вы, птицы, всюду летаете! Разыщите моего милого, скажите, что бегу я к нему быстрой стопой!

А позади реяло эхо:

- Не оглядывайся! Не оглядывайся! Не огля…

А тем временем пробудился Охотник от сна.

Начал одеваться - и не поверил своим глазам. Золотой волос жены, заботливо ею в свитер ввязанный, поседел, истончился вдруг.

«Что за пропасть? Что еще приключилось вдруг? Уж не этот ли… вновь пожаловал? Нет, изранены его крылья быстрые, далеко он, даже ворон его костей сюда не занесет». Однако поселился в сердце боляток, и ничем тот нарыв не уймешь.

Поднялся он с дивана угрюмого, пошел крадучись к жене в светелку. Распахнул дверь - и обмер. Нет Настасьи! Нет Белой Лебеди! На полу книжка валяется. В ней слова огнем наливаются: «…остался один со своей охотой век доживать, а стоил бы лучшей доли…»

Был со всем - стал с ничем удача - добрый молодец!

В кладовой, где припасы хранились охотничьи, забилось ружье, бедой хозяйской бедуя, патроны от горя залпом с собой покончили - лишь один остался, наполненный дробью жалящей.

Топтал Охотник половицы дубовые:

- Ты скажи, пол, куда подевалась хозяюшка?

Промолчали доски, хозяйке верные: ежеутренне их Настасья обласкивала, умывала водою теплою. Но отозвались обои ободранные:

- Горемычный хозяин ты наш! Сколько лет ты жизнь уж даруешь нам, не заклеиваешь нас новыми обоями! Удружим тебе наконец и мы. Сбежала твоя хозяйка, По дороге ушла неведомой.

- Где ж дорога та? - вскинул Охотник глаза. А Любовь, подружка Белой Лебеди, путь ее туманом позавесила, принакрыла его легким облачком, чтобы скрыть от мужа разъяренного.

Кинулся Охотник в ноги Любви, моляще заглянул в лицо нездешнее:

- Верни мне силу прежнюю! Резвость дай ногам, уму - догадливость! Крепость дай руке моей - и сердце укрепи. Помоги воротить Лебедь Белую!

- Где поймать буйный ветер во поле… Растаял лед на реке - улетела лебедь в небеса. Прощай, не коснется тебя рука моя более. Лебедь ты гусыней называл, от своего сердца крохи ей отламывал. А теперь хоть все его отдай - некому хвалить твое щедросердие. Я прошла, как заря проходит утренняя!

Впрямь прошла Любовь сквозь Охотника - и пропала из дома этого.

А Охотник бил кулаком по зеркалу, он рычал-вопрошал: где жена?! Зарябило от страха зеркало, но сестру-близнеца не выдало. Но тут со скрипом тяжелым, предательским отворились шкафы одежные, выползли из них платья узорчатые, из дорогих шелков сшитые:

- Разве мы не лелеяли Лебедь Белую? Мы ее тело не гладили? Мы стройный стан не обволакивали на зависть подруженькам? А она предала нас, всех бросила! Мы-то думали, властны над ней, полонили, мнили, душу женскую. А она от нас бежать бросилась - и не оглянулась на прощание! Укажем тебе путь за ней.

Из-под стаи платьев вязание выползло, завертелся у ног Охотника клубок шерстяной:

- Ты ступай за мной, держись за конец моей ниточки.

Бросился клубок в окно - за ним дорога обозначилась… Опятнал * Охотник жену свою, сделал шаг… да воротился вдруг, свистнул охоту свою верную, платья на растерзание бросил ей:

- Вот вам, вот вам, предатели шелковые! Ах, зачем рассказали правду, зачем указали дорогу вы мне…

Проломило тут ружье двери запертые, на шею хозяину бросилось. Патрон сам в гладкий ствол заскочил. Ну а руки привычно взвели курок.