Картина ожидания

Заметались оба по каморке, суматошно натягивая одежды, но так тряслись у них руки, что не могли с вещами справиться, а в двери уже злорадно скрежетал ключ:

- Чуж-ж-жих пус-с-скать не велено!…

И тогда, взглянув в последний раз на белое лицо любимого, вскочила Настасья на подоконник - грудью ударилась в стекло.

Без брызг, беззвучно расплавилось оно под ее пылающим от стыда телом, и Настасья повалилась вниз, и среди разлетевшихся в разные стороны мыслей одна была о кусте шиповника при дороге, а другая о том, что высоко-высоко… и, наверное, разорвется сердце прежде, чем разобьется тело.

Безумная сила рассвета! И в этот миг Настасья вдруг ощутила, что напор ветра ударил ей под руки, взбросил их, одарил странной, легкой силой, одел ее тело белыми, лебяжье-белыми одеждами! И мягко, приветливо закивала снизу земля.

Но тут… из камышей болота черного, из туманных топей выглянул пришелец мрачный, жалкий и странный, с недавних пор тут скрывавшийся, отдавший душу тоске на растерзание, все силы свои вложивший в палец, что навек прикипел к курку.

Словно бы туча молниеносная из болота ударила - обожгло пламенем крыло Белой Лебеди. Закачалась высота поднебесная в ее глазах, вновь отяжелело тело стремительное, злобно засвистал воздух вокруг.

Возносились к солнцу облака, а Лебедь к земле падала, с жизнью прощалась она.

И когда неотвратимой встреча с твердью казалась, сверху пал светлый лебедин, подхватил ее крылом своим.

Заря открыла им свои врата пылающие! Летели они, прижавшись друг к другу, и чудилось тем, кто смотрел им вслед, будто у них на двоих только два крыла.

Летели лебеди, пока не растаяли вдали, словно облако.

ЧУЖОЙ

Животные не спят. Они во тьме ночной

Стоят над миром каменной стеной.

… .

И, зная все, кому расскажет он

Свои чудесные виденья?

Н.Заболоцкий

…Ярро, сын Герро и Барры, лежал на снегу и смотрел, как солнце катится за синие сопки на противоположном берегу реки. При этом белые пушистые облака заливались красным светом. Ярро вспомнил теплую кровь, пятнающую мягкое, трепещущее тело зайца, но не двинулся с места…

Имя Ярро по-волчьи значит «чужой». Почему именно ему дали это имя, было непонятно. Ведь он родился в стае, в тайге, это его мать была чужая: она когда-то пришла в тайгу от людей, ее, собаку, приняли к себе волки, а молодой Герро. - теперь он вожак стаи - сделал ее своей подругой. Но матери дали имя Барра - «красотка» - и она принесла своему спутнику и стае пятерых… волчат? щенят? - словом, пятерых детенышей. Четверо получили нормальные волчьи имена, а тот, кто появился на свет первым, оскорбительную кличку - Чужой. Иногда Ярро чувствовал за это злую обиду на соплеменников, но утешался тем, что, став взрослым волком, он сможет взять себе другое имя. Ярро хотел бы называться как отец - Ветром, а еще лучше - Храбрым. Но если он успеет до того, как ему исполнится три года - время выбора нового имени, - совершить задуманное, то потребует, чтобы его назвали не иначе как Убивший Человека.

…Мать Ярро считалась в стае непревзойденным знатоком повадок Человека. С нею советовались даже матерые волки, и не зря: долгие годы ее жизни прошли в логове Человека.

Тогда ее имя было иным. Тогда эту желто-серую узкоглазую лайку с неуловимо-лукавым выражением острой мордочки звали Сильвой. Хозяину привезли ее из далеких холодных краев крошечным щеночком, и Сильве иногда снились беспредельные белые равнины, колючая наледь между подушечками натруженных лап, которую на привалах приходится долго выгрызать, тяжесть постромок, тянущих назад, в то время как общее тело упряжки рвется вперед и вперед… Она не испытала этого, но, наверное, память предков сохранилась в крови. Эта смутная память была подавлена теплой, сытой жизнью в квартире из трех комнат - так называл свое логово Человек. Превратиться в некое подобие холодно презираемых ею глупо-кудрявых или тонконогих, вечно трясущихся собачонок ей мешала неутихающая и непонятная тоска, глубоко спрятанная под привязанностью к Хозяину и Хозяйке, внешне проявляющаяся в капризном, независимом характере. Неуемная страсть Хозяина к лыжным прогулкам зимой и частым походам летом помогала этой тоске развиваться и крепнуть. Действительность оживляла краски, запахи и звуки памяти, добавляя к ним го, чего не знали и не могли знать предки Сильвы, не покидавшие северных земель.

Тайга пугала и манила Сильву: резко, больно билось сердце от бесчисленных живых запахов, шире раскрывались длинные, узкие глаза, сильные лапы подгибались - в тайге у Сильвы всегда был словно бы растерянный вид, но все-таки она послушно и неутомимо шла рядом с Хозяином, не забегая вперед и не отставая, хотя обычно ее было трудно удержать. Хозяин потом частенько замечал с небрежным хвастовством: «Сильва бесподобно усвоила команду «рядом!», - и не догадывался, что в тайге он для своей собаки был чем- то вроде цепочки, привязывающей ее к спокойному и привычному миру.